— Всё это очень мило с вашей стороны, отец, но этот вопрос следует обсудить. Если вы такой же великий философ, как Авраам, то я не такой послушный сын, как Исаак, чьё слепое повиновение, на мой взгляд, противоречит принципу прав человека, но дело даже не в этом. Проповедуя вашу философию, я в течение каких-то двух дней лишился выловленной мною рыбы, удочки и садка, затем меня искупали в пруду, едва не затравили собакой, чуть было не забодал бык, до смерти искусали пчёлы и дважды окунали в колодец. Если всё это произошло в течение двух дней, каких же напастей можно ожидать на протяжении года? Мне кажется неразумным далее убеждать людей в правоте наших взглядов, ибо на суше люди решительно не готовы к восприятию вашей философии. Но мне в голову пришла идея, что если земля подло захвачена немногими, то вода принадлежит всем. Никто не притязает на владения морскими просторами, и каждый волен бороздить море как ему угодно, не опасаясь допустить нарушение прав частного владения. Даже война не приводит к разделению вод, и когда противники встречаются, сражение идёт на ничейной акватории. Значит, только на море я найду равенство и права человека, к которым мы напрасно стремимся на суше. А посему я решил бросить школу, опротивевшую мне, и отправиться в море, где я буду проповедовать наши идеи в меру моих способностей.

— Не хочу и слышать об этом, Джек. Во-первых, тебе нужно продолжать образование, а во-вторых, я против того, чтобы ты поступил на морскую службу.

— Что же мне сказать вам, отец? Клянусь правами человека, я не вернусь в школу и отправлюсь в море! Кто или что может помешать мне? Разве я не рождён хозяином своей судьбы? Разве кто-нибудь имеет право диктовать мне выбор пути против моей воли? Разве я не имею прав на море, как любой другой смертный? Я настаиваю на полном и абсолютном равенстве, отец! — закончил Джек, сердито топнув ногой.

Что мог ответить на это мистер Покладистый? Как философ он должен был либо пожертвовать принципами своей философии, либо, как отец, пожертвовать своим сыном. И, как все философы в мире, он из двух зол выбрал наименьшее: он пожертвовал сыном, но — надо отдать ему справедливость — сделал это с глубоким вздохом.

— Хорошо, Джек, отправляйся в море, если тебе так сильно хочется.

— Договорились, — ответил Джек с видом победителя, — только с кем? Мне пришла на ум хорошая идея: капитан Вилсон получил назначение на корабль, так я бы хотел плавать с ним.

— Я напишу ему, но сперва мне хотелось бы ощупать его голову, — сказал мистер Покладистый печально. Таким образом, дело было решено.

В ответном письме капитан Вилсон сообщил о своём согласии и обещал заботиться о Джеке как о собственном сыне.

Наш герой оседлал лошадь и поехал к мистеру Бонникаслу.

— Мистер Бонникасл, я отправляюсь в море!

— Прекрасно, как раз то, что вам нужно!

Затем Джек поехал к доктору Миддлтону.

— Доктор, я отправляюсь в море!

— Прекрасно, как раз то, что вам надо, — ответил доктор.

— Матушка, я отправляюсь в море!

— Как в море?! Джон, мальчик мой! Никуда я тебя не пущу! — воскликнула миссис Изи в ужасе.

— Нет, мама, отец согласился и обещал получить у тебя согласие.

— Моё согласие?! Боже, Боже мой, дитя мое! — И миссис Изи горько зарыдала, как Рахиль[11], оплакивающая своих детей.

Так как до отплытия корабля оставалось мало времени, наш герой попрощался, как говорится, с родительским кровом и отправился в Портсмут. Поскольку у него была с собой изрядная сумма денег и его переполняла радость от сознания, что он волен распоряжаться собой, как ему угодно, он не торопился явиться на корабль, а пять-шесть весёлых собутыльников, которых он подобрал по дороге (не то они его подобрали) и которые вольготно жили за его счёт, советовали ему отложить поступление на службу до последнего момента. Этот совет совпадал с его собственным желанием, поэтому он три недели прожил в Портсмуте, не давая никому знать о своём прибытии, пока капитан Вилсон не получил наконец письмо от мистера Изи, из которого узнал, что Джек уже три недели, как покинул дом. Опасаясь, не случилось ли с ним какой беды, он вызвал к себе своего помощника, первого лейтенанта Собриджа, и попросил его навести в городе справки о Джеке. Поскольку мистер Собридж в тот же вечер, накануне отплытия корабля, оказался по своим делам на берегу, он заглянул в городские гостиницы «Почтовая», «У Джорджа» и «Фонтан», чтобы справиться, не остановился ли у них господин по имени Изи. В гостинице «Фонтан» слуга, опрошенный им, ответил:

— О да, мистер Изи проживает у нас уже три недели.

— Чёрт бы его побрал! — взревел мистер Собридж, взбешённый наглостью мичмана, отлынивающего от службы целых три недели. — Где он, в таверне?

— О Боже, конечно, нет, сэр, — ответил слуга. — Мистер Изи занимает парадные апартаменты в бельэтаже.

— Тогда проводите меня к нему.

— Позвольте, сэр, как вас представить? — спросил слуга.

— Помощник капитана не представляется первым мичману, — ответил мистер Собридж. — Он у меня узнает, кто я такой!

Получив такой ответ, слуга пошёл наверх в сопровождении мистера Собриджа и распахнул дверь номера.

— Какой-то джентльмен желает поговорить с вами, сэр, — сказал слуга.

— Пригласите его войти, — ответил Джек. — И вот что ещё, уважаемый, позаботьтесь о том, чтобы к обеду нам подали пунш получше вчерашнего. Я пригласил кое-кого отобедать со мной.

Тем временем мистер Собридж в штатском платье вошёл в комнату и увидел Джека за столом, накрытым по крайней мере на восемь персон в самом шикарном стиле, возможном для гостиницы «Фонтан». К тому же сами апартаменты, на взгляд мистера Собриджа, больше подходили адмиралу, а никак не мичману военного корвета[12].

Мистер Собридж был отличным офицером, который дослужился до своего чина начиная с низов, то есть прослужил двадцать семь лет и ничего не имел за душой, кроме своего жалования. Недовольный медленным продвижением по службе, он питал антипатию к маменькиным сынкам со связями, которые толпами валили на военную службу, — и не без основания, так как его собственные шансы на повышение в чине уменьшались пропорционально числу претендентов. Кроме того, он заметил, что чем богаче и щеголеватее внешний вид у мичманов, тем меньше от них проку на службе; поэтому легко себе представить, какое негодование вызвала у него эта демонстрация роскоши юнцом, который вот уже три недели должен был трястись от страха при виде его насупленных бровей. Тем не менее мистер Собридж не был злым человеком, хотя и испытывал зависть к роскоши, не доступной для него самого.

— Позвольте узнать, — осведомился Джек, всегда отменно вежливый и учтивый в речах, — чем я могу быть вам полезен?

— Тем, что немедленно отправитесь на корабль. И в свою очередь разрешите вас спросить, по какой причине вы изволите задерживаться на берегу, когда вот уже три недели как должны были явиться на службу?

Джек, которому отнюдь не понравился резкий тон посетителя, уселся на стул, скрестил ноги и, поигрывая золотой цепочкой часов, спросил:

— Простите, сэр, а кто вы такой?

— Кто я такой, сэр?! — воскликнул мистер Собридж, вскакивая со стула. — Меня зовут Собридж, я первый лейтенант корвета «Гарпия». Вот кто я такой.

Мистер Собридж, воображая, что имя первого лейтенанта судна вызовет ужас у провинившегося мичмана, снова опустился на стул и принял важный вид.

— К сожалению, сэр, мое невежество по части служебной субординации не позволяет мне определить степень важности вашего звания среди команды корабля, но, если судить по вашему поведению, вы о себе довольно высокого мнения.

— Послушайте, молодой человек, может быть, вы и не знаете, что такое первый лейтенант, и, судя по вашему виду, это на самом деле так, но будьте уверены, вы это скоро узнаете слишком хорошо. А пока что, сэр, извольте немедленно отправиться на судно.