Я буду твоим мечом,

Я стану твоим бичом, -

Тени шарахнутся прочь,

Отшатнется в испуге ночь.

Покажи мне незримое,

Проведи в небытиё...

Я твоими буду крыльями, -

Ты подставь лишь мне плечо.

Ты - всего лишь моё развлечение?

Нет, друг мой, ты - нечто гораздо большее.

Ты - весь этот мир, с которым я играю. Древнее, с полуистёршимся смыслом слово Игра...

Склоняю перед тобой голову, Единственный Возлюбленный, Вечный Противник - Тот, Кто Напротив, за то, что не ржавеет клинок души в моём теле и отражает незапятнанное лезвие блики твоего Пламени.

Пусть нет такой дороги, чтобы свела нас лицом к лицу - я всегда чувствую тебя за своим плечом.

И когда ты, в другом лице, встаешь в полный рост, открытый всем ветрам, Я встаю у тебя за спиной, Я кладу руки тебе на плечи, Я говорю тебе: "Иди! И ничего не бойся!"

Пусть никогда не разглядеть мне твоего лица, ибо ты меняешь их.

Пусть.

Но вижу я, как и ты наклоняешь голову в поклоне и волосы падают на лицо, и из-под волос мелькает улыбка твоя, Любимый.

И вылетает меч из ножен, салютуя мне. И я выхватываю свой и прижимаю холодное перекрестие ко лбу.

В этом мире никогда нам не скрестить их.

Пусть.

Но надеюсь я, что настанет время, и "ты" и "я" станут одним целым.

Кинжал, больше не чувствующий себя оружием, быть таковым не перестает.

И по сему, я Меч.

Не ножны, но меч.

Чья ладонь ляжет на мою рукоять, взметнет меня в приветственном жесте перед пылающим миром?

Я жду. И вижу сны.

Меч, которому снится, что он девушка.

А может, я Кинжал, пущенный умелой рукой и грезящий в полете?..

Любой сон завершится пробуждением.

Любой полет достигнет своей цели.

Я подожду, Господи.

Улица, на которой я провела первые семь лет своей жизни.

Как давно меня здесь не было.

Как все изменилось...

Пожалуй, только пруд остался на том же месте, посреди дворов.

Я медленно ступаю по оттаявшей земле, по только начинающей зеленеть траве и вижу все двойным зрением: то, что было, и то, что стало.

Здесь вечно были выбоины-лужи, где я как-то нашла иностранную "копейку".

Тут шелестела ветвями старая дуплистая ива.

Там была большая деревянная горка под теремок. По крайней мере, она казалась большой. Тут - песочница с крышей на четырех столбах.

Однажды сюда пришел художник, сел на скамью и рисовал нашу песочницу. Это было, когда детский городок только поставили.

А вот и пруд.

По берегам стояли раскидистые ивы. Мы, дети, забирались на них, ложились на подрагивающие сучья и глядели в воду...

Посреди водяной глади - как и прежде, - грязно-белая льдина, последний осколок, на котором охорашиваются вечные утки.

Я закрываю глаза и вдыхаю пряный воздух московской весны, пьянящий запах оттаявшей земли. Запах тления и собачьих "подснежников", запах новорожденной травы. Запах смерти и запах жизни, так смешавшиеся, что не разобрать где кончается один и начинается другой.

Я вдыхаю его и вспоминаю летний день, когда мы с мамой встретились тут с бабушкой.

Ты стоишь за моей спиной и молчишь.

Моя тень между жизнью и смертью.

Ангел.

Скоро наша свадьба.

Я даже знаю день. Ты столько раз говорил мне о нем, а я догадалась только сегодня.

Сегодня, пятница, тринадцатое.

Волшебный день. Волшебное число.

Только поэтому я здесь, на улице Красных Зорь.

Я поворачиваюсь и иду обратно к дому.

Вот палисадник, где я нашла крутую тамагочу. Но, увы, она не работала. Я использовала ее в качестве компьютера для кукол. Куклы были довольны.

Наших окон со двора не видно.

"Позадидома" - любимое место для игр, но там сейчас грязь наверняка непролазная.

Еще я хотела бы увидеть своего отца, но он сейчас далеко.

Хотя... если мы смогли оказаться здесь...

Я оборачиваюсь с немым вопросом.

Ты прикрываешь глаза и медленно качаешь головой.

Ты так красив.

Скоро, скоро, я смогу смотреть в лицо твоё, не отрываясь.

Ветер проносится среди голых деревьев и я с трудом отвожу взгляд.

Где же луна? Полнолуние было... когда? Я помню, что недавно, на днях.

До конца пятницы остается всего ничего - что-то около часа. А ведь еще моя школа, и мой детский сад, и, знаешь, если выйти через дворы к магазину,.. там был магазин, я помню,.. там пустырь, весной покрывающийся цветущей мать-и-мачехой, и оттуда в хорошую погоду можно увидеть верх сталинской высотки...

Теплая ладонь ложится мне на плечо.

Ты прав... это все неважно.

Пойдем.

Уже скоро.

И взойдет ликующее вешнее солнце...[1]

Я кричу - ты не слышишь.

Я говорю - ты оборачиваешься.

Но только когда я начну шептать, ты подойдешь ближе...