Как манипулируют людьми в этом случае? Посредством ненависти к иностранцам… Что все иностранное— это угрожающее, опасное или плохое. Если кто-нибудь проанализирует идеи фашизма, то увидит, что они немногочисленны и убоги. Основное их содержание— защита капитализма как системы или, иначе говоря, в этом их настоящее политическое содержание; но, вносимое в массы, это идеологическое содержание выглядит убого, очень убого. Он главным образом апеллирует к неразумным факторам: страху и стремлению к власти. Для достижения своих целей империализм должен был научиться использовать ложь, использовать все худшее в человеке».
В провинции результаты этих психических манипуляций достигали зачастую ужасных крайностей. В Чильяне, например, арестованные были доставлены в расположение местного полка и подвешены на крюках для мясных туш. В своем постоянном стремлении застращать стригли наголо рабочих на фабриках; у женщин рвали и срывали брюки, говоря при этом, что теперь они должны ходить в юбках. То же самое происходило и в других местах, и даже в некоторых столичных районах. Через несколько дней после переворота газета «Ла Терсера» вынуждена была огромными буквами во всю ширину первой своей полосы заявить во всеуслышание, что военные власти разрешат носить женщинам брюки и мини-юбки вопреки тому, что говорили некоторые из военных руководителей на местах.
«В случае переворота мы не оставили бы в живых ни одного руководителя из левых», — заявил военно-морской прокурор Хулиан Бильбао еще в августе 1973 года. Предупреждение было опубликовано еженедельником «Чили сегодня» в связи с информацией о процессе над группой моряков и унтер-офицеров флота, обвиненных в «заговоре», поскольку те решили не участвовать ни в каком фашистском перевороте против законного правительства, о возможности которого на флоте открыто говорилось еще за несколько месяцев до 11 сентября.
Допросы, которым подверглись арестованные моряки (на заседаниях, направляемых капитаном первого ранга Джеймсом Швитцером, членом военной миссии и офицером ДИА — управления Пентагона по разведке), были началом взрыва психической ярости, переросшей в полную бесчеловечность, последствия которой испытали на себе бесчисленные беззащитные арестованные, находясь в руках палачей в мундирах.
Приведем теперь некоторые из форм, какие принимает этот метод в руках людей — исполнителей садистских операций, как конкретное выражение психического анализа этого механизма.
При обучении специальных войск ведутся так называемые занятия по жестокости. Я не проходил через это, но знал от других товарищей, которые прошли через эти курсы. Так это они говорили, а не официальные лица. Занятия по жестокости состояли в том, что надо было взять собаку, кошку или какое-то другое живое животное и начать раздирать его, резать на части живого и уже мертвого.
Сначала это вызывает в тебе отвращение, жалобные вопли и кровь выворачивают тебя наизнанку, но на второй, третий или четвертый раз ты ожесточаешься, а в конце концов все это тебе становится безразлично. А инструкторы отмечают для тебя самые болевые точки животного и показывают, что ты должен сделать, чтобы животному стало еще больнее. И все это с объяснениями, что по традиции для армии Чили не существует пленных. Пленный служит только для получения от него сведений, затем его убивают. Поэтому и животные — для практики, для того, чтобы привыкнуть к крови, крикам и страданиям.
Это все я рассказываю тебе для того, чтобы ты объяснил, как стало возможным, что многие из этих вояк, включая и некоторых очень молодых солдат срочной службы, ведут себя таким образом, ненормально, как будто наслаждаясь тем, что они делают. Мне пришлось видеть, как они схватили одну женщину… секли ее плетками. Нас же заставили смотреть, как ее били об стену на велодроме[42]. Другую женщину раздели донага и бросились на нее как животные. Нас же заставляли смотреть на это и смеялись. Они наслаждались, пытая женщин. Над всем, что они вытворяли, они смеялись. В том числе и солдаты срочной службы, что привезли нас на велодром и растолкали по местам, стреляли поверх нас, целились, делая вид, что хотят выстрелить, били нас прикладами… Они как будто играли. Это их очень развлекало.
Когда меня призвали в армию, службу я проходил в ФАМАЕ[43]. Проблема состояла в том, что все эти люди, офицеры и сержанты, были подготовлены для проведения карательных операций, для стрельбы. Но они никогда ранее не имели возможности воспользоваться этими знаниями. На деле они не могли использовать свое оружие, а только учебное подобие его.
Жестокость солдата по отношению к народу объясняется страхом. Страхом перед офицером. Что касается офицера… здесь на первый план выступает моральное уродство, заложенное при профессиональном обучении. С 16 лет его учат смотреть на рабочего как на низшее существо, ему внушают это на каждом шагу. Рабочий — это пьяница, он берет у своей семьи деньги, бьет жену, плодит детей, которые живут в нищете и голоде. И только потом, когда они идут на военную службу, они, эти рабочие, могут поесть. Рабочий— оборванец и безответственный человек. Ненависть к рабочему классу — это нечто невообразимое. И это шельмование рабочего класса ведется изо дня в день, Систематически.
Нас привезли на велодром. Меня били меньше, чем других. Один из товарищей, Хосе Сепульведа из Рабочего и народного движения, упал без сознания, и мы подошли к нему, чтобы помочь. Расстегнули рубашку и увидели, что вся грудь у него в ожогах от сигарет и на левой руке у него не хватало одного ногтя. Его вырвали ему во время допроса.
Через некоторое время он очнулся и рассказал нам, как его допрашивали. Его привезли вместе с женой, ее зовут Патрисия Рейес. Их взяли 4 октября, как и меня и моих товарищей по банковской кассе. Этих двух привели в комнату, где находились четыре следователя, все в военной форме. Над его женой издевались и пытали ее у него на глазах, а он был связан по рукам и ногам.
Ее посадили, совершенно раздетую, на пол и глумились над ней. А его насильно заставляли на все это смотреть. Он говорил нам, что ему не стыдно рассказывать обо всем том, что сделали с ним и его женой, поскольку он уверен, что кто-то из нас выйдет отсюда живым и разоблачит все это, назвав имена. Выполняя его поручение, я и рассказываю тебе обо всем этом.
На том же допросе, когда оба они были раздеты догола, ее привязали к железной скамейке лицом вверх, а его заставили лечь на нее. Глумясь и издеваясь, палачи связали их вместе железными цепями по ногам и спине и через лежащих в таком положении пропустили электрический ток, да не один раз. В этом и состоял допрос, их ни о чем не спрашивали.
Вспоминаю, как впервые мне дали поесть. Кусок хлеба размером 10 на 10 сантиметров и 3 сантиметра толщиной, хлеб довольно черствый. Затем нам вручили алюминиевые тарелки, мы должны были встать в очередь и каждому дали по поварешке еды из котла. Это была фасоль, или, лучше сказать, вода, где плавало немного фасоли. Мне досталось ровно 30 фасолин, из которых 27 были съедобными, а 3 никуда не годились. Но и плохие я также съел. Мне повезло, мне досталось больше, чем моим товарищам. Хосе досталось всего 12 фасолин, а Герману—17, другому товарищу, имени которого я не помню, досталось 19 фасолин. И это была единственная еда за весь день. После я узнал, что комиссии Красного Креста показывали список, согласно которому нам всем давали мясо и фрукты.
Если какому-то солдату срочной службы казалось, что кто-то из нас выбрасывал еду, сразу же следовало наказание. Одного нашего товарища по камере два раза заставляли выливать свою порцию. В полках тоже практикуют такое иногда: заставить солдата выбросить свою порцию, при этом говорят, что это для того, чтобы научить его безоговорочно подчиняться. Так вот, это же «упражнение» они проделывали и с нами.