В полдень 12 сентября нас доставили к капитану флота по фамилии Вильялобос, который обратился к нам с одиозной антикоммунистической речью, а затем нас, задержанных вместе 11 сентября, выпустили на свободу. Арестованными остались один испанский юноша 16 лет, которого освободили позднее, и один боливиец, которого мы больше никогда не видели.

17 сентября меня арестовали второй раз. Мой отец поехал со мной в Вальпараисо, чтобы вызволить моего брата, арестованного без всяких обвинений и содержавшегося на судне «Майпу» с 11 по 16 сентября. Уже втроем мы шли по улице Лас Эрас и остановились прикурить сигареты. Из ближайшего полицейского участка вышел карабинер, и нас без всяких объяснений задержали.

Позднее я понял, что, возможно, нас арестовали потому, что я был одет в свитер со стоячим воротником и синюю куртку, все это издали походило на форму моряка. В пятницу 15 сентября, ночью, в самом центре Вальпараисо вспыхнула частая стрельба, говорили, что левые напали на казармы карабинеров и военно-морскую школу. Я никогда так и не узнал правды, но карабинеры утверждали, что были левые, которые одевались под моряков. С меня содрали одежду, сбили с ног и кричали, что сейчас же расстреляют за то, что я одеваюсь как моряк. Они были в истерике, видимо из-за перестрелки 15 сентября.

На машине карабинеры отвезли нас в 6-й комиссариат, где бросили в коридор. По нашим телам прошелся карабинер, специально стараясь наступить на голову, а пяткой на лицо. В комиссариате нас поставили на ноги, а руки приказали держать на затылке. Любой карабинер оскорблял нас и бил без всякой причины. В 4 или 5 часов пополудни нас выпустили на свободу.

На следующий день уже в Вилья Алемана я пошел в аптеку купить лекарства, когда из помещения итальянского клуба на проспекте Вальпараисо неожиданно выбежал карабинер с криком: «Вы!» и повел меня, уже арестованного, в здание. Так я узнал, что помещение клуба очищено карабинерами и они там расположились сами.

Меня стали допрашивать, и было ясно, что они многое путают. Без каких-либо объяснений мне сказали, что я свободен, но по вторникам, четвергам и субботам должен приходить к ним отмечаться.

Несколько позднее возобновились занятия, и я посещал их, как обычно. Ректор лицея, который раньше говорил, что он является активистом Радикальной партии, поспешил передать себя в распоряжение военных в первый же день переворота и теперь выдал многих преподавателей и учащихся из левых, поскольку мы были сторонниками законного правительства.

Думаю, что это он на меня донес. 17 октября около 11 часов утра трое военных одетых в гражданское, забрали меня прямо из класса и отвезли в кирасирский полк, расквартированный в Винья-дель-Мар, и отдали в распоряжение полковника Подеста.

Как только привезли, то сразу же изолировали. Меня зарегистрировали и поместили в камеру. В 4 часа пополудни пришел капрал, обмотал мне голову моей безрукавкой и повел на допрос к следователю.

Меня спросили, как зовут, и сразу же стали бить кулаками по лицу и по ребрам, а ногами пониже живота. Спрашивали о каких-то моих связях с армией. Только здесь я узнал, что меня обвиняют в действиях против вооруженных сил и незаконном хранении пистолета. По всей видимости, оба обвинения были сфабрикованы.

Я понял как там, на допросе, так и позднее, что донос исходил от ректора лицея и Карлоса Алонхи, который раньше состоял в «Революционной радикальной молодежи» и при поддержке сторонников Народного единства был избран в 1971 году председателем центра учащихся лицея; тогда мы и познакомились. К моменту переворота Алонхи служил в армии. Он всегда стремился показать себя сверхреволюционером, а теперь носил форму младшего лейтенанта и превратился в неумолимого преследователя левых студентов.

Среди палачей из кирасирского полка помню капитана Лойолу, но худшими из всех были лейтенант Паредес и сержант Сальгадо.

В 10 часов ночи меня отправили в карцер. Там уже находился арестованный солдат по фамилии Арос; позднее я узнал, что он участвовал в аресте многих людей. Возможно, он выполнял обязанности провокатора. Примерно в 2 часа утра открылась дверь карцера, меня осветили фонарями, спросили, не «освежил ли я память», и потом держали меня весь день на ногах, без пищи, постоянно избивая в живот и лицо.

Позднее пришел сержант и повел меня на второй этаж здания, позволил мне умыться и дал кофе с молоком.

В субботу на той же неделе меня снова повели на допрос. Я был в отчаянии, ибо меня беспрерывно били, ничего не спрашивая. Иногда мне угрожали расстрелом. Как-то меня посадили на табуретку и заставили прослушать магнитофонную запись; очень ясный голос, в котором, без сомнения, я тотчас узнал голос Карлоса Алонхи, говорил, что у меня есть пистолет.

Другим, кто выделялся в кирасирском полку своей жестокостью, был военный фельдшер по фамилии Хоркера. Нас он бил из чистого удовольствия. Когда после допросов мы попадали в его руки, он бил нас, открывал заново раны и лил на них без нужды спирт.

После 6 дней пребывания у кирасир меня отвезли в военно-морскую академию в Вальпараисо. Теперь меня обвиняли в принадлежности к миристам. Сразу же по прибытии начались пинки и удары. От меня требовали, чтобы я выдал тех, кто писал на стенах антифашистские лозунги; меня также спрашивали, кто из преподавателей лицея придерживается левых взглядов.

В академии я пробыл с ночи понедельника до вечера вторника, когда меня отвезли на судно «Лебу», пришвартованное к молу порта Вальпараисо. У меня было время познакомиться с методами обращения с арестованными в этой академии. Мне, например, пропустили проволоку от мочки уха через член к пальцу ноги. В этом положении, вдобавок еще облитому водой, через меня пропустили электрический ток. Это безумно больно. После 3 дней пребывания в трюме «Лебу» меня вновь доставили в военную академию на очную ставку с одной из преподавательниц и одним из учащихся из моего лицея. Оба принадлежали к МИРу, и моряки хотели инкриминировать мне связь с ними. После очной ставки, на которой они никаких результатов не добились, меня тайно вернули на «Лебу» и поместили отдельно.

10 дней я провел один в камере, потом ненадолго меня перевели в комнату отдыха, поскольку у них не осталось уже свободных камер. В новой камере меня поместили вместе с одним товарищем по фамилии Суньига, он был с таможни и в очень плохом состоянии.

В комнату отдыха доставили многих знакомых из Вилья Алемана: Мигеля Беркоффа, социалиста из Винья-дель-Мар, и Серхио Морриса, коммуниста, заместителя начальника управления таможенного досмотра. У него военные убили брата.

На «Лебу» были и дети 14–15 лет. В нашем трюме было примерно 200 арестованных, а трюмов-тюрем было два. Еду давали два раза в день, в 9 утра и в 6 вечера, пища состояла из фасоли и кофе, иногда давали немного хлеба.

Особенно варварски в военной академии обращались с женщинами. Их немедленно раздевали донага, унижали и всячески издевались над ними.

Я видел там 18-летнюю Джиоконду Агилери Альтамирано, осужденную потом на 2 года тюремного заключения. К подруге Джиоконды, которой было 23 года и которая была на пятом месяце беременности, применили электрический ток. У нее произошел выкидыш, и она сошла с ума.

Мне в той же академии тонким проводом обмотали бедро и затем пропустили электрический ток, что очень болезненно. При перевозке из академии на «Лебу» мне проткнули ногу штыком, конец которого глубоко проник в мышцы. До сих пор у меня этот шрам.

На «Лебу» самым безжалостным был лейтенант Морера, член организации «Патрия и либертад». Особенно наслаждался он, издеваясь над одним из колумбийских товарищей, летчиком гражданской авиации Кихано. Другим садистом был лейтенант Юсефф, член Национальной партии и брат депутата от этой партии Юсеффа. Садистом был и лейтенант Камус. Морера развлекался тем, что часто появлялся в трюме, заставлял всех выбираться наверх и ставил нас в самые неудобные позы.

Когда нас посетила на корабле делегация Красного Креста, то нам дали постели и одеяла. Но все это тотчас отобрали, едва визит закончился.