Страшась крестоносного воинства и ставя различные преграды на его пути, Алексей Комнин вместе с тем не прочь был использовать силы непрошеных пришельцев с Запада с выгодой для Византии. Он решил склонить крестоносцев к тому, чтобы они принесли ему ленную присягу на все те земли, которые будут ими завоеваны. Расчет был прост: с помощью рыцарей Византия хотела добиться того, чего собственными силами она не в состоянии была сделать: вернуть под свою власть территории, утраченные в разное время в результате завоеваний восточных народов, — и Малую Азию, и Сирию, и другие земли на Востоке. А чтобы сделать предводителей крестоносцев, которых Алексей I задумал превратить в своих вассалов, сговорчивее, он начал — еще в то время, когда рыцари бесчинствовали на Балканах, — наносить им (при содействии печенегов) более или менее ощутительные удары. Несколько отрядов Раймунда Тулузского было разбито византийцами близ Редесто, и крестоносцы бежали, бросив оружие и оставив поклажу на поле боя.

Навязать главарям крестоносцев вассальные узы оказалось делом нелегким. Когда французско-немецкое ополчение Готфрида Бульонского зимой 1096/97 г. подошло к Константинополю, возник серьезный конфликт с Византией. Готфрид Бульонский уклонился от ленной присяги императору. Алексей Комнин, отбросив на время дипломатию, применил военную силу: он оцепил печенежской конницей лагерь герцога. В первых числах апреля произошла открытая стычка императорских отрядов с лотарингцами: лучники Алексея I засыпали их тучей стрел. Отряд крестоносцев оказался изрядно потрепанным. Готфрид Бульонский был вынужден уступить и стать ленником византийского императора. После этого Алексей Комнин поспешил переправить лотарингское рыцарство через Босфор. Он старался не допустить, чтобы все крестоносные ополчения в одно и то же время явились в Константинополь: скопление варварской рати в столице могло помешать его замыслам.

Греческий император особенно опасался приближавшегося к столице войска исконного врага Византии — предводителя итало-сицилийских нормандцев Боэмунда Тарентского. Однако именно Боэмунд, на первых порах, по крайней мере, причинил императору меньше всего хлопот. Он прибыл в Константинополь в начале апреля 1097 г. и, слегка поразмыслив, согласился стать вассалом Алексея Комнина. Разумеется, никакого значения своей присяге этот искатель добычи не придавал. Да и сам император с подозрительностью отнесся к дружеским уверениям, в которых рассыпался хитрый нормандец. Алексей I, со своей стороны, не намерен был всерьез принимать во внимание обязательства, вытекавшие для него из положения сюзерена. В конце апреля 1097 г. и войско князя Тарентского было переправлено в Малую Азию.

Как раз в это время в Константинополь явилось внушительное ополчение Раймунда Тулузского; затем спали прибывать и другие рыцарские отряды. У Константинополя сосредоточились значительные силы вооруженных паломников. Греческая столица переживала тревожные дни. Нередко происходили столкновения между греками и крестоносцами. Византийской аристократии западные рыцари казались дикарями. Своим поведением они как бы старались оправдать эту репутацию: держали себя грубо, вызывающе, заносчиво. Анна Комнина дает весьма нелестную характеристику титулованным мужланам, прибывшим с Запада. Пригороды Константинополя подвергались разграблению. У местного населения отбиралось продовольствие для прокормления всей этой необыкновенно прожорливой и, по большей части, далекой от аскетического настроения массы людей.

А тем временем Алексей Комнин, льстя одним, всячески задабривая и одаривая других, скрывая свои страхи и опасения, требовал от главарей клятвы в том, что все города и земли, которые крестоносцам удастся отвоевать у сельджуков, будут возвращены Византии. Многие не сразу соглашались удовлетворить это требование. Чувства христианского бескорыстия были достаточно чужды этим «борцам за веру христову».

В конце концов дипломатическое искусство византийцев взяло верх. Почти все предводители крестоносцев стали вассалами греческого императора по тем владениям, которые им должны были достаться в результате победы над «погаными»; почти все они принесли по западно-феодальному обычаю соответствующую присягу Алексею Комнину. Впрочем, иные не пожелали даже этой, ни к чему не обязывающей формальностью прикрыть свои корыстные захватнические намерения на Востоке. К их числу принадлежал Раймунд Тулузский. Он отказался подчиниться константинопольскому императору. Граф Сен-Жилля заявил, что он взял крест не для того, чтобы самому стать господином, и не для того, чтобы сражаться за кого-либо другого, кроме того, ради которого он оставил свои земли и богатства, то есть бога. На самом деле этот провансальский сеньор просто не был столь изворотливым, как его будущий соперник — Боэмунд Тарентский. Последний, между прочим, пытался даже сам уговорить Раймунда IV принести вассальную присягу императору. Нормандец, видимо, рассчитывал таким путем завоевать доверие Алексея Комнина. Но его вмешательство не помогло. И даже попытка императора проучить провансальцев, как это было сделано раньше с лотарингцами, т. е. организовать нападение византийских войск на рыцарей Раймунда, не увенчалась успехом. Граф Тулузский, который, по выражению одного немецкого историка, был благочестив, как монах, и жаден, как нормандец, опасался, что присяга императору лишит его земель, ради приобретения которых он и отправился на Восток. В конце концов Раймунд IV согласился принять лишь довольно неопределенное обязательство, заявив, что ни он сам, ни его люди «не нанесут ущерба императору». Это, конечно, не была присяга вассала сеньору.

Весной 1097 г. одно за другим рыцарские войска были переброшены в Малую Азию. Начался длительный, продолжавшийся свыше двух лет поход к Иерусалиму.

Впоследствии его описали многочисленные западноевропейские (или, как их обычно называют, латинские) хронисты[23]. Среди них были и рыцари, сами участвовавшие в войне с «неверными» (вроде анонимного автора «Деяний франков»), но большей частью летописцами похода выступали церковники. Некоторые из них тоже являлись его участниками (Раймунд Агильерский, Фульшер из г. Шартра), другие — только современниками, передававшими ход событий на основании рассказов тех, кто вернулся домой, или знавших об этих событиях из других источников (Эккехардт Аврейский и др.). Многие сочинения, написанные «по горячим следам», перерабатывались в более поздние времена церковными писателями, по тем или иным причинам интересовавшимися первым крестовым походом (Вильгельм Тирский, например, описал первый крестовый поход в конце XII в.).

Так на Западе возникла обширная литература о походе феодалов на Иерусалим. К сочинениям хронистов примыкает и рыцарский эпос — «Песнь об Антиохии» и другие произведения, воспевающие различные «подвиги» крестоносцев. Хотя этот эпос окончательно сложился много позднее крестового похода, и эпические произведения — это скорее поэмы, чем исторические сочинения в строгом смысле слова (слишком уж много в них поэтического вымысла, а подчас и сказочной фантазии), все же и эти памятники сохранили немало ценных сведений о крестовом походе.

Вся эта литература, однако, рисовала его в общем довольно однобоко: в хрониках и других произведениях, созданных на Западе, отчетливо чувствуется и западная точка зрения.

Иначе изображались события рыцарского похода писателями восточных стран. Здесь, на византийско-арабском Востоке, вокруг первого крестового похода сложилась своя литературная традиция. То, что ускользало из поля зрения латинских авторов или о чем они не желали распространяться, дабы не бросить тень на «дело божье», совсем по-иному представлялось образованным людям Востока. И надо отдать должное этим писателям: они судили о западных завоевателях более объективно, чем их собственные летописцы. Историку необходимо поэтому принимать в расчет и то, что сообщают гречанка Анна Комнина, армянские и сирийские историки XII в. (Матвей Эдесский, Михаил Сириец), а также арабские писатели этого и следующего столетий (в XII в. — Усама ибн Мункыз и Ибн аль-Каланизи из Дамаска, в XIII в. — Камаль ад-Дин, автор «Хроники Алеппо», Ибн аль-Асир и многие другие хронисты).