Поиск
Сестренка
Подбеги ко мне, сестренка,
Рядом упади.
Знать, сломалась шестеренка
У меня в груди.
Только что бежал я смело,
Автомат неся.
Вдруг пред взором потемнело.
Жизнь, наверно, вся.
Рана, кажется, сквозная.
Шепот над плечом…
Я теперь лежу, не зная,
Вспоминать о чем.
Попросить бы мне сестренку
Отползти со мной в сторонку
И поцеловать меня
На закате дня.
Давнее
Вернуть опять
Свои повадки,
Часок поспать
На плащ-палатке.
Предгорья Альп,
Зари полоска.
Прозрачный альт
У подголоска.
В дыму, в пыли,—
Без аллегорий,—
Сквозь ад прошли
До тех предгорий.
Пиджак
Удовольствие в зрачках,
А всего по той причине,
Что пиджак его в значках,
В разноцветной их пучине.
А ведь дожил до седин,
И такой концерт затеян!..
Орден истинный один
В пестроте сплошной затерян.
«Осенены своим Гербом…»
Осенены своим Гербом —
Серпом и молотом и прочим,
Что нашим поднято горбом,
Трудом крестьянским и рабочим.
Озарены своей звездой,
Ее привычными лучами,
Что в годы бедствий и в застой
Всегда горела за плечами.
Оглушены… Оркестров гром —
И Гимн плывет над отчим краем…
Но только сами не поем
И слов по-прежнему не знаем.
«Без боли говорить об Украине?..»
Без боли говорить об Украине?..
Казалось — даль, а нынче смотришь — близь!
Скажи, ну как же быть твоей равнине —
Хоть отдались она, хоть отделись?
Хоть отелись теленком рыже-белым,
А может быть, и желто-голубым,
Как поступить с тем страшным черным делом
С Чернобылем, навеки горевым?
Сто лет пройдет, и двести, да и триста,
Он прорастет сквозь наши мозг и кровь.
Ах, долго будет длиться эта тризна,
Основа ей — небрежная любовь.
Мы связаны немыслимой порукой,
Той круговой, а также и судьбой.
Смотри, и Белоруссия с Калугой,
И Брянск, и Тула рядышком с тобой.
«Увы! Не старость, не война…»
Увы! Не старость, не война —
Какая-то иная сила
Его внезапно подкосила.
В том вряд ли есть твоя вина.
Тебе ж — морщины, седина.
Ах, Боже мой, не в этом дело.
Ты здесь другое разглядела:
Дорога разъединена.
Делила с ним свою судьбу,
Но смерти выпрямилось жало.
Тот, с кем в постели ты лежала,
Теперь один лежит в гробу.
Надпись на книге прозы
Для будущего гения пишу.
Пускай берет бесценные детали.
Себя упоминать я не прошу,
Лишь бы они роман его питали.
Характеры напишет, глубоки,
Солдата, женщины и полководца.
Поднимет сводки, схемы, дневники,
Но без меня и тут не обойдется.
Я сам под дудку прошлого пляшу,
Осколок отходящих поколений.
Для будущего гения пишу.
Пускай берет! Но только, если гений.
«У колодца и у колонки…»
У колодца и у колонки
Ведра подняты тяжело…
От повестки до похоронки
Время, кажется, вмиг прошло.
Снова ночи весной белесы,
Надрывается соловей.
Снова женские эти слезы
С каждым вечером солоней.
Кушка
Дальше Кушки не пошлют.
Меньше взвода не дадут.
Курсантское изречение
Дальше Кушки не пошлют!
А пожалуйста — послали
В тот неслыханный маршрут,
В те расплывчатые дали,
Где барханы и жара,
Где тельняшки пропотели,
И домой писать пора
Про бои и про потери.
А недавний лютый зной
Приграничной нашей Кушки
Тенью кажется сквозной,
Вроде детства и опушки.
«Окончился жестокий торг…»
Окончился жестокий торг.
Смерть выиграла это дело.
Доставлено в московский морг
Его истерзанное тело.
На серебристом корабле —
Через ущелья и пустыни,
Леса, текущие во мгле,
И небеса в прозрачной сини.
Вблизи товарищей своих
Лежал в ночном холодном зале.
Сквозил туман. Рассвет был тих.
Родители еще не знали.
Он слышал дальнюю трубу,
Но высшего не слышал гласа,
Солдат в запаянном гробу
С окошечком из плексигласа.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: