– Откажись совсем или оставайся со мной.

– Я не откажусь. А остаться с вами я не могу. Мои задачи, не решенные, в воздухе весят. Не могу

я не закончить своих дел и за ваши дела взяться.

– Параллельно свои дела завершишь.

– Нет, пан, не получится. Считанные сутки, – и я у вас. Но не раньше.

– Я не могу ждать, Ян. Ты нужен мне сейчас.

Я отер руки от оружейной смазки и положил сжатые кулаки на стол, поднял голову и посмотрел

пану прямо в глаза.

– Настаивая на срочности, вы вынуждаете меня отказать вам. Пан, вы действительно готовы к

такому ответу? Или вы все же готовы ждать моего возвращения?

– Я не могу ждать. Отвечай да или нет.

– Вы же не допускаете моего отказа, не отягощенного нашей враждой, пан. Вы понимаете, что

отказывать вам и враждовать с вами я не намерен. Но вы принуждаете меня отказать вам и стать

вашим врагом.

– Достаточно.

– Выслушайте меня, пан. Вы просто стараетесь меня подавить, пытаетесь подчинить целиком и

сейчас. Вы всегда помните, что вы – “волк”, вспомните, что и я – не “пес”. Я могу стать вашим

сыном, но никогда не стану вашим “псом”. Просто, “пес” не может считать отцом “волка” и не

может “волк” считать сыном “пса”. Мы должны или давить друг на друга, или договариваться друг

с другом, пан. Мы или уступаем друг другу, объединяясь в стаю, или грызем друг друга, убирая

врага с территории. Я вашим врагом стать не намерен, но и ваших угроз я не стану терпеть.

Серые глаза поляка сверкнули чуть ни красным углем, но он растянул прямой рот на сухом лице,

усмехаясь.

– Мы всегда считаемся с теми, кто сопротивляется и противостоит нам, хоть это нам и не по

нраву, Ян. Хорошо, не станем скалить клыки и решим все спокойно и рассудительно.

Седой поляк строго свел кустистые брови, когда надсадный крик прорвался через неплотно

запертую дверь, ведущую на лестницу к подземным уровням и к гаражам. Вацлав старается… Я

так и вижу, как встаю, беру автомат, вышибаю дверь и открываю огонь. Только я не встану, не

возьму автомат и не пристрелю Вацлава. Я положил на исцарапанный стол тщательно проверенную

49

ствольную коробку автомата и вытер руки от заводской смазки – на этот раз не о грязную, а о

чистую тряпку.

– Хорош, ничего не скажешь.

– Французы в последнее время стали вырываться вперед.

– Верно, пан. Но я пока немецким ограничусь.

– Не будешь брать? Ян, мы люди свои. Я тебе его, как сыну, советую.

– Он, и правда, совсем неплох. Но мне немецкий автомат нужен. И еще… Мне машина нужна –

“призрак” с чистыми правами. Но не старый отъезженный вариант, а новый – “призрак”, созданный

под заказ.

Поляк молча кивнул, задумчиво постукивая пальцами по крышке потертого стола. Он все, что

может, старой мебелью обставляет. Думаю, молодость вспоминает. Ведь ему до внутренней, а не

внешней, скандинавской скромности далеко. Нет, он не такой, как немцы, пану чужд дух

обыденной сдержанности и беспредельно выставленной на вид государственности. Ближе ему,

думаю, англичане, берегущие свое внутренне пространство от всего внешнего, замыкаясь в себе и

закрывая двери. Ему никак не понятен раздольный русский размах и тяга к неслыханной роскоши,

как каждого отдельного человека, так и всего государства.

– Говори, какая машина, какие документы? Когда и куда подогнать?

Я передал пану бумажку со сведениями из вскрытой базы данных. Пан прочел, кивнул мне,

скомкал бумажку в кулаке и бросил в пепельницу с моим догорающим окурком.

– К вечеру мне нужна точная копия одной – на выбор. Главное, – с соответственными

документами.

Поляк нахмурился, качая головой.

– К вечеру не получится. Машину, может, и найдем. И номера перебьем. А документы не

справим.

Так и знал! Отомстит он мне за непокорность! Он высоко ценит мою непокорность, но всегда мне

мстит! Просто, показывает, что может ограничить меня и надо мной контроль имеет. Такой он –

властный.

– Постарайтесь, пан. Я вам за такого “призрака”…

Написал на бумажке цену и передал бумажку пану. Он так же скомкал ее, так же бросил в

пепельницу.

– Ян, у меня сейчас сложный период. Мне непросто стало справляться со всеми делами одному.

Мои люди заняты, решением моих задач. Я не могу переключить их со своих задач на твои так

просто и так сразу.

– Я понимаю, пан.

Написал другую цену, приписал до черта нулей с замиранием сердца. Поляк посмотрел и

откинулся в потертом кресле. Он склонил голову на грудь, сложил пальцы замком и рассмеялся –

одним ртом.

– Не отступишь?

– Нет, пан. Мне к вечеру нужен “призрак”.

Он поднял на меня сверкающие жадностью глаза, расправил костлявые пальцы и сжал кулак,

хищно хватая воздух.

– Ты такой же, как я, Ян. Ты всегда добиваешься своего, какими бы безрассудными и безумными

ни казались другим твои цели и средства их достижения. Ты должен закончить свои дела и сразу

вернуться ко мне. Я введу тебя в курс своих дел. Ты должен войти в курс скорее.

Я поставил пустую стопку на стол.

– Я похож на вас, но я не такой, как вы, пан.

– Такой же, Ян. Ты даже не знаешь, как ты жаден.

Я скинул с плеч пиджак с позорно дорого оцененным ярлыком.

– Все только – видимость. Вещи служат мне, а не я им. Мне нужны машины и оружие, но они

служат не мне, а моей цели.

– Ты жаден не до вещей, а до людей, Ян. Мы с тобой берем себе людей, а не простые предметы.

Мы не желаем никаких вещей, мы желаем одних людей, Ян.

50

Я молча кивнул – что правда, то правда.

– Насчет меня вы верно подметили, пан. Но ваше пристрастие к машинам выглядит искренним.

– Мы можем править людьми, можем вершить их судьбы и будущее, Ян. Но мы обречены на

вечные мучения. Наша жажда власти всегда неутолима. Ведь мы никогда не становимся

всевластными. Отсутствие лишь одной вещи лишает нас всевластия, но она – недостижима, Ян.

– Что за вещь, пан?

– Никто никогда не любит нас.

– Я с вами не согласен.

– Люди могут любить наш разум, наше тело, но душу – никогда. Ни честный человек, ни подлый

“пес” никогда не полюбит жестокого “волка” – его холодную и жадную душу. Ты молод, Ян, но ты

поймешь с годами, как желаем мы недоступной нам добычи, как жестоко гложет нас голод, как

беспощадно жажда душит наши “волчьи” души. С годами ты иссохнешь, как я, Ян. Ты останешься

один, спрячешься в глуши и окружишь себя безмолвными тварями или вещами, как я, как все мы.

– Я знаю, пан, что рано или поздно окажусь в одиночной ссылке. Знаю, что сошлю себя, коль

меня никто иной не сошлет. Просто, вы старый “волк”, покидающий стаю, а я – молодой одинокий

“волк”. Я с молода мечтаю о тайной тихой жизни. Но пока не пришло время покоя, пан. Надо нам

доделать наши дела, не думая о людях и “собаках”. Обойдемся мы одной нашей дружбой, ожидая

должного времени одинокой тишины. Мы “волки”, мы охотимся в “волчьих стаях”, сторонясь

людей и “собак”.

– Запомни, Ян, у нас нет никого, кроме нас, – ничего, кроме нашей “стаи”.

– Не думаю, что об этом можно забыть, пан.

Я рассмеялся мысленно – молча, но громко, будто в голос, будто во все горло. Пан забыл про

осторожность и попал в мои зубы! Он открыт передо мной! Стоит один, как в чистом поле! А я же

– снайпер, ходящий тихонько вокруг него притененными пролесками!

Пан мой – он у меня под прицелом. Поляк показал мне изъян в броне. А я заметил и запомнил.

Главное, – пан признал меня. Мой клинок нацелен ему в грудь, мои клыки клацают у его горла, а он

не закрыт и щитом подозрений. Но важнее, – он признался мне, что нуждается в моей поддержке.

Верный знак слабости – худшей из всех, слабости духа. Он беззащитен предо мной, прося моей