Лязгнула дверь кареты. С едва слышным шорохом скользнул на козлы долговязый кучер. Возницу с головы до пят укрывал серый плащ, будто пошитый из той же унылой мороси, что зарядила с самого утра и не думала прекращаться. Глубокий капюшон надежно скрыл от случайных взоров выпуклые глаза с узкими зрачками.

Изнутри постучали. Свистнул хлыст, и колеса с ленивым стоном завертелись, разгоняясь вслед за лошадьми.

— В порт, — крикнул в забранное сеточкой окно пассажир и откинулся на сиденье. Огладил солидные седые косы бороды, уставился в окно. Мир снаружи стремительно темнел, и казалось, что это карета несет за собой ночь, укрывая город черным покрывалом. Тьма наполняла Вимсберг жизнью, выводила на улицы толпы одушевленных, которые лишь в это время суток начинали дышать полной грудью. Пассажир любил ночь. Она скрадывала различия, мешала живое с неживым в гигантской мясорубке и выталкивала в мир бурлящий, пульсирующий фарш. Ночь была Хаосом, а Хаос был ночью. И пассажир ловил ее дыхание в каждом порыве ветра, что легким сквозняком полз в салон кареты.

Порт встретил ярким светом фонарей и шелестом бурлящего котла. Словно узорная рама, разнообразные корабли с одной стороны и скопище мрачных, вразнобой понатыканных хибар с другой обрамляли живой холст, на котором небрежная рука набросала самую суть бытия. В постоянном движении перемешались одушевленные всех сортов и видов. Чаще всего мелькали матросы с торговых судов, отдыхающие гребцы с галер и бойко матерившиеся техники пароплавов. Тут и там мелькали в поисках добычи потрепанные жизнью шлюхи с испитыми лицами, манившие клиентов скорее количеством, нежели качеством, а на побережье время от времени выползали, словно из ниоткуда, оборванцы, давно обжившие гнилые недра редких брошенных кораблей. В то время как первые изо всех сил завлекали фасадами зазевавшихся одушевленных, вторые не упускали случая оторвать кусок побольше от ценностей, сокрытых не слишком глубоко в одежде ротозеев. При должной удаче можно было бы отыскать здесь знатных дам и господ, путешествовавших инкогнито и прилагавших все силы, дабы сойти за простых обывателей. Обычно маскарад действовал с точностью до наоборот, и последствия бывали печальными — местные хищники моментально вцеплялись в добычу. Аристократы поумнее или менее равнодушные к комфорту, предпочитали удобную гавань с морским вокзалом, выстроенную тремя километрами севернее по побережью.

И правильно делали — найти удобства в вимсбергском торговом порту было почти также тяжело, как разыскать шхуну Союза вольных алхимиков, скромно болтавшуюся на якоре среди больших кораблей уже несколько дней.

Старому альву в тряской повозке было проще — дорогу ему сообщили заранее.

В толпе грязных местных обитателей его ослепительно-белый фрак был чем-то чужеродным, но старик не беспокоился — кипящий котел портовой молвы очень быстро разварит любую странность в такую кашу, что извлечь из нее хотя бы крупицу информации будет едва ли возможно. Здесь не любили вопросы и нередко отвечали чем-нибудь острым в жизненно-важную часть любопытного тела.

Альв поднялся по трапу, поднял трость светлого дерева и тяжелым шаром-набалдашником постучал в низенькую дверь. Он знал, что круглое зеркало у самой притолоки отражало лишь с одной стороны. С другой было прозрачное стекло, сквозь которое за ним наверняка наблюдали, но никаких звуков и не проникало наружу. Хотя…

— Что тебе нужно, старик? — голос звучал глухо, к тому же говорившего заметно мучила одышка.

— Поговорить с Талитой, конечно, — он вежливо улыбнулся. Густые усы изогнулись лебедиными крыльями.

— Вот это наглость. Просто безграничное, восхитительное нахальство. Да как ты вообще осмеливаешься произносить имя Наставницы?

— На подобный вопрос я отвечу той, за кого ты пытаешься думать, лакей. — В голосе гостя не было ни капли раздражения, лишь легкая снисходительность. — Будь добр, прекрати болтать и доложи о моем приходе.

— Уж доложу, не сомневайся, — гнусаво пропыхтели из-за двери, что-то зашаркало, удалилось и стихло.

На небо выполз сонный сутулый месяц, растолкал тучи и принялся ворочаться в клочьях тумана. Привалившись к косяку, альв лениво наблюдал за распрямившимся во весь рост кучером, который сбросил плащ и теперь методично бил по колесам кареты чешуйчатым хвостом, проверяя, не сбились ли обода о выбоины, обильно зиявшие среди неровно подогнанных булыжников мостовой.

Дверь отворилась. Коренастый человек, замотанный в голубой плащ до поросших редким волосом ноздрей, недружелюбно зыркнул на гостя и, не говоря ни слова, ткнул пальцем в темный коридор. Альв только того и ждал. Уверенно, словно бывал здесь уже не раз, он быстро зашагал в полумрак и вскоре куда-то свернул. Привратник же высунул голову наружу, подозрительно огляделся, с хлюпаньем втянул гадкий просоленный воздух и резко закрыл дверь, погрузив недра шхуны в полную темноту.

В кают-компании было грязно и сумрачно. Пары керосиновых ламп едва хватило, чтобы в колеблющемся тусклом свете он смог различить худую альвийку в голубой мантии, небрежно развалившуюся на покосившемся диване.

— Госпожа Талита! — усы весело прянули в стороны, — ты не представляешь, как я рад новой встрече!

— В первую очередь, Альбинос, — голос женщины оказался тонким и шелестящим, под стать ее мантии, — я не представляю, каким идиотом нужно быть, чтобы явиться сюда после твоих подвигов.

— Никак только не пойму, — он будто не слышал, — к чему маскарад с бардаком и полумраком? У вас отоваривается сам Хранитель, а вы прозябаете в нищете? Не с руки почетным ремесленникам…

— Мы не какие-то ремесленники, Альбинос. Мы — вестники Науки. Не лезь не в свое дело и ответь на мой вопрос.

— А как поживают твои братья и сестры? Надеюсь, они в добром здравии, и выглядят не хуже тебя? О Самой, конечно, не говорю. У нее, насколько я помню, всегда были проблемы с весом, — он весело подмигнул.

— Прекрати! — женщина повысила голос, но быстро взяла себя в руки. — Почему ты все время пытаешься меня разозлить, Альбинос?

— Я не альбинос, Талита. И тебе это прекрасно известно. Так что словесный понос — лишь ответ на твои нелепые подначки. Но шутки в сторону. Я пришел по делу.

На лице женщины отразилось злобное восхищение.

— Ты невероятен. Сначала подкупаешь грузчика, крадешь то, за что должен был заплатить, а теперь предлагаешь сделать вид, будто ничего не было? Ты не боишься, что не сойдешь с корабля?

— Боюсь, еще как боюсь! И особенно сильно, Талита, я боюсь, что между нами возникнет непонимание. Я не виновен в том, что ты пытаешься мне приписать, клянусь честью. Но газеты читаю регулярно, так что представляю, как все выглядело со стороны. Вот почему я дал верному Сиаху четкий приказ: если через два оборота я не вернусь в карету, он должен отправить несколько писем указанным адресатам. И прежде, чем ты сделаешь что-то не подумав, учти две вещи. Первое. Он — ящер, и он у меня на жаловании. А значит, в случае моей смерти обязательно выполнит последнюю волю нанимателя. Твой экипаж справится с ящером, Талита? И второе — одно из писем отправится прямиком в поместье Виссенгам. Три дня назад ты казалась мне самой адекватной из всего вашего безумного сброда. А значит, не так уж ты и двинулась на этом раболепии перед наукой. Бывают собственные мысли, да, Талита? И здесь, в вонючем вимсбергском порту, ты дышишь полнее, чем в лесах вокруг вашего поместья. Признайся, что обделываешь в городе и собственные делишки… Впрочем, можешь молчать — по лицу вижу, что не ошибся.

Женщина на диване, чьи глаза от изумления и злости стали просто огромными, подалась вперед, хватая ртом воздух, словно подцепленная на крючок рыба.