Я сидел, как идиот, не в силах совладать с лицом — мой рот приоткрылся от изумления.

— На какой-то миг мне показалось… — я сглотнул, смачивая внезапно пересохшее горло, — показалось, будто вы сказали «маг, одержимый…»

— Хаосом. Я не учел, что вы не видели мертвеца. Ваш клиент так его отделал, что голову Тронутого нашли за сотню метров от туловища. Все в комнате для хранения мяса. Но поторопитесь — скоро мы заберем тело. А посмотреть там есть на что. Может, поймете, во что вляпались и, как знать, вдруг задумаетесь, что происходит.

Приглушенный шорох возвестил о начале дождя. Я оглянулся на окно. Худое одеяло, сотканное из водяных струй, закрыло весь окоем.

— Вы не думаете, — медленно произнес я, впервые за это время глядя прямо в глаза собеседнику, — что я и впрямь догадаюсь, что происходит? Хотя бы случайно. И тогда…

— Тогда вы поделитесь соображениями с нами. — Магпол не отвел взгляд. — И расскажете все. Полноте, Брокк. Что значит «не боюсь»? Я на это надеюсь. А теперь вернемся к больному — говорить нам больше не о чем.

Инспектор встал, задев левой рукой столешницу. Что-то глухо стукнуло, и этот звук совсем не напоминал слабый шлепок плоти о дерево. А когда здоровяк одернул рукав, в прорези что-то блеснуло, и я готов был поклясться, что это не было живой рукой одушевленного.

Наши взгляды снова встретились. И как по команде разошлись. Больше в зеленой гостиной не прозвучало ни слова.

На обратном пути повстречался Шаас с неизменно равнодушным зубастым оскалом. Словно не замечая нас и не сбавляя шага, ящер без шороха плавно свернул в ближайший коридор. Когда тяжелый набалдашник на хвосте в последний раз блеснул и скрылся за поворотом, меня вдруг пробрала нервная дрожь. Я пометил в уме: непременно спросить клиента, как только увижу того во вменяемом состоянии, что же делал южанин, пока хозяина убивали? Не спал же, в самом деле.

В комнате за столь короткий срок изменилось немногое. Хидейк по-прежнему лежал на диване, слуги врастали в стены, но грудь больного вздымалась ровнее, а усталый доктор Ольт собирал чемодан. Увидев нас с инспектором, половинчик нахмурился, как и пол-оборота назад, точно так же приложил палец к губам и свирепыми гримасами потребовал тишины. Высокий магпол сразу же притянулся к коллеге и надолго о чем-то зашептался. Настало время наименее приятной части работы, и я, скрепя сердце, принялся искать провожатого. Дородная и деловитая, как локомотив без вагонов, бабища из кухонной прислуги согласно закивала, пыхтя, вспорола белым передником толпу и повела меня к подвальным холодильникам.

Не люблю нищих. То есть, конечно, я не совсем сухарь, и если бедная оборванка или старый калека с мольбой протягивает ржавую гнилую кружку или тычет без надежды мятую грязную шляпу, скорее всего, кину медяк-другой. Но стоит бродяге потянуться к моему подолу — пиши пропало. Мысли куда-то уходят, и я в некоем помешательстве начинаю яростно отпихивать приставалу. Конечно, впоследствии меня может замучить совесть, изредка я даже возвращаюсь и стыдливо пихаю обиженному бедолаге щит-другой, но начинается все и всегда с того же всепоглощающего отвращения. Причина ясна, но спасения от нее нет: каждый раз, когда грязная рука в лохмотьях рывками приближается ко мне, я с ужасом ожидаю узреть лишний палец или незаживающую язву, похожую на слюнявый морщинистый рот с недожеванной кашей. Не понимаю, почему при виде Тронутых — даже тех, что сохранились вполне пристойно, — во мне волной поднимается гадливость. Но так уж сложилось. Меченные Хаосом, которых каждый преданный слуга Порядка должен жалеть и коим обязан помогать по мере сил своих, вызывают у меня лишь омерзение.

Я прошел по холодному и зыбкому лабиринту распяленных на крючьях туш и нерешительно замер. Кухарка выглянула из-за широкой спины мертвой свиньи, приспустила веки, неловко помялась и открыла рот:

— Я того, мастер, пойду. А то там того, если что для господина Хидейка с кухни принесть… Да и эти, там, под покрывалом, шибко страшные…

Ну, спасибо, красавица, утешила…

— Иди, иди. Дорогу назад я найду.

— Ой, спасибо, — искренне обрадовалась баба, — ну, я и побегу. Вы там к стеночке дойдите, они того, там и будут. Весь такой мертвый, ведь господин Хидейк башку им, понимаете ли, того, срубили. Едва нашли башку эту в кустах. Ну, я того, побегу…

— Беги.

Когда облако белых одежд растворилось вдали, а колыхание пышных телес растаяло за пределами видимости, я решил не тянуть. И направился «к стеночке», где стояла старая металлическая койка. Матраса на ней не было, только пружины, на которые кто-то криво положил широченную доску для разделки мяса, а поверх, словно кабанью тушу перед отправкой в печь, бросил искомый труп. С отрубленной головой, аккуратно приставленной к обрубку шеи.

Проклятый ночной гость был настоящим мастером усложнять жизнь себе и другим. Мало того, что он напал на аристократа и в буквальном смысле высосал из него все силы. Жертва оказалась опытным магом — пускай! Убийца плевать хотел даже на то, что цель и крепко сидела на крючке у синих плащей. Но, словно этого дерзецу было мало, он заодно подгадил и мне, оказавшись не просто Тронутым, но самым настоящим Измененным! За что?

Затошнило. Я с трудом успокоил содрогнувшееся горло и постарался смотреть только на неровную линию, пролегшую между клочьями кожи разделенных частей тела. Но как я ни старался, глаза сослужили дурную службу — схватили и намертво запечатали в голове лицо ночного убийцы…

В моей практике бывало всякое. Помнится, как-то я искал пропавшего юношу, а вышел на след настоящего маньяка — некий Тронутый подстерегал в квартале Стихий магов и тех, кого считал таковыми, убивал, расчленял и прятал куски в подвале старого, едва живого дома. Да так небрежно, что вычислить его не составило труда — не будь говорливой соседки, убийцу рано или поздно выдала бы вонь гниющего мяса. Я направился прямиком в полицию, и с удовольствием внес лепту в поимку негодяя. Сидя с засадой в одуряюще зловонном подвале, я вдоволь насмотрелся на отделенные от тел руки, ноги и даже головы разной степени разложения, и с удивлением понял, что мерзость зрелища не угасала до самого конца, а вот страх ушел довольно быстро. Тогда я решил, что привыкнуть на свете можно ко всему. И поспешил с выводами.

Что невозможно принять, как должное, как нечто само собой разумеющееся, так это творения Хаоса. Бесформенный — художник, который вечно творит все из всего, постоянно меняет материал и никогда не повторяется. Дикое торжество непостижимого вдохновения искажает само бытие, и разум в его присутствии гаснет, а душа начинает дымно тлеть.

… Пустой с утра желудок трясло, но я совершил подвиг — убедил себя, что работа — на первом месте, а чувства тленны и неважны. Сосредоточившись на этой мысли, вернулся в свою комнату, вытащил из-под кровати чемодан и сосредоточенно разложил на ней все необходимое: бумажный пакет, пару прочных резиновых перчаток, пинцет, карандаш и рабочий блокнот. Не прекращая слежки за дыханием, вернулся обратно.

Мертвое лицо Тронутого будто однажды приснилось в кошмаре душевнобольному, но оказалось столь отвратительным, что сам сон вытолкнул его во всеприемлющую реальность. Серую, в разноцветных лишаистых пятнах кожу покрывали мелкие трещинки и наросты, о природе которых не хотелось гадать, а местами поблескивали затянутые мутной пленкой язвы со вздувшимися краями. Сам череп существа (я прибегаю к этому слову, ибо не смог определить его происхождение) был ужасно деформирован. Лица, как такового, просто не было — какое-то скопище шершавых бесформенных бугров. Впрочем, глаза, нос, рот и уши различались отчетливо. Зрачки закатились под лоб и скрылись из виду, но не скажу, что это сильно меня опечалило. Слегка поворачивая голову мертвеца, я пальцем оттянул нижнее веко — белки отливали оранжевым. Парень цвел, как плесневелая компостная куча. В том, что это парень, убедиться было не так уж просто. В промокших насквозь, — к счастью, от воды, — штанах картина тоже была безрадостная. Скоротечные мгновения, когда я отворачивался от тела, снимал перчатки и записывал наблюдения в блокнот, были благословенным отдыхом, без которого я бы непременно сблевал или сошел с ума.