Генерал прочитал несколько приказов, в которых командование отмечало успешные боевые действия полка и выражало благодарность личному составу за мужество и стойкость. Затем огласил два Указа Президиума Верховного Совета СССР о присвоении высшей награды Родины — звания Героя Советского Союза летчику Ивану Склярову и стрелку-радисту Василию Капитонову.

Все бросились к героям, обнимали, жали руки, хлопали по плечам, одним словом, искренне и бурно выражали свою радость за боевых товарищей.

Когда буря восторга утихла, началось вручение орденов. Орден Ленина прикрепили к своим гимнастеркам отважные воздушные бойцы Рассказов, Козявин, Хардин. Генерал поздравил награжденных, пожал им руки, а они поклонились залу, откуда гремели аплодисменты. А какое оживление началось, когда стали вызывать летчиков, штурманов, техников, радистов! Каждому устраивалась овация независимо от того, получал он орден или медаль. Так в счастливом возбуждении прошло около часа. Бочину вручили орден [45] Ленина. Ордена Красного Знамени были удостоены Усачев, Кравчук, Панченко, Сидоркин, Святенко, Лебедев, Заварихин, Шестаков, Барышников и еще несколько человек. Николаев и я получили сразу по два ордена: Красного Знамени и Красной Звезды.

Когда все ордена и медали были вручены, генерал-лейтенант Фалалеев поздравил нас с наградами Родины и выразил уверенность, что мы и впредь будем, не жалея ни сил, ни самой жизни, громить немецко-фашистских оккупантов.

— Коммунистическая партия, товарищ Сталин возлагают большие надежды на действия авиации по разгрому главной вражеской группировки на московском направлении, — сказал генерал-лейтенант. И закончил свою короткую речь такими словами: — Наше контрнаступление продолжается. Войска Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов успешно продвигаются вперед, причиняя врагу большие потери...

После обеда начался концерт художественной самодеятельности. Настоящей сенсацией явилось для всех нас выступление недавно прибывшего в полк скромного, малоразговорчивого летчика Кости Горелова. У него оказался такой замечательный голос, что мы были просто потрясены. Зал замер: и песня была новая, и исполнялась она вдохновенным мастером. А чуть позже мы узнали, что Костя, уже будучи летчиком, несколько месяцев проучился в консерватории, куда был направлен командованием своей части, а когда началась война, сбежал из консерватории на фронт...

* * *

В один из дней мы собрались в землянке командного пункта. Командир полка подозвал к столу меня с экипажем. Объясняя боевую задачу, Рассказов показал по карте, как надо проложить боевой курс и выполнить маневр в районе цели. А штурман старший лейтенант Немцов, делая какие-то свои пометки на карте, поставил крестик у железнодорожной станции Орел.

Мы вылетели ранним вечером и взяли курс на северо-запад. Погода была сложная. Над самолетом, клубясь и цепляясь за кабину, проносились тяжелые массы облаков. С увеличением высоты видимость по горизонту расширилась. В туманной дымке, далеко в той стороне, где должен находиться Орел, стали просматриваться нечеткие, длинные цепочки огней, сходившихся где-то в одной точке на северо-западе. Это машины с зажженными фарами шли к Орлу. Их было тысячи. Гитлеровцы отходили на этом участке. [46]

Снижаемся до тридцати — сорока метров. Штурман и стрелок-радист одновременно ударили из пулеметов короткими очередями. Автомашины, попав под огонь, мгновенно гасили фары, останавливались, наскакивали друг на друга, сползали в кюветы. Передние же продолжали двигаться вперед с зажженными огнями.

Из ближних населенных пунктов по нас открыли огонь пулеметы и малокалиберная артиллерия. Их трассы исчезали в облаках. А на белом безбрежном поле под нами уже появились окрестности Орла. Набираю высоту, чтобы создать условия для бомбометания. Немцов миганием сигнальных огней командует, куда следует довернуть, чтобы точно выйти на цель.

Самолет внезапно выскочил на станцию. Гитлеровские зенитчики молчали: то ли не хотели вскрыть раньше времени систему своего огня, то ли посчитали появление самолета случайным. Штурман, мигая сигналами, снова уточнил направление. Самолет вздрагивает и, освободившись от бомб, облегченно рвется вперед. Выдерживаю курс по прямой. Немцову необходимо убедиться в результатах бомбометания. А фашисты уже усиленно бьют из зенитных орудий и пулеметов. Снаряды с треском лопаются вокруг нас, осыпая машину брызгами осколков. Резким разворотом я пытаюсь выйти из-под огня противника. И в этот момент из леса, к которому мы разворачивались, начинают строчить зенитные пулеметы. Один из снарядов разорвался под правым мотором. Самолет резко качнулся, заваливаясь налево. Я с трудом выравниваю машину, набираю высоту и вхожу в облака. Где-то сзади еще рвутся снаряды. Но возбуждение, вызванное схваткой с врагом, спадает. Внимательно осматриваю приборы. Сразу бросается в глаза критическая температура воды и масла на правом моторе. Снижаюсь под облака. А температура на правом моторе продолжает расти. Как положено в таком случае, выключаю с большим сожалением неисправный мотор.

Израненный бомбардировщик низко летел на восток над той же дорогой, по которой отходил противник. И это зрелище приносило чувство огромного удовлетворения...

Снег вскоре посыпал гуще и мгновенно скрыл горизонт, поля, дороги, движущиеся машины. В темной кабине фосфорическим светом мерцали приборы, показывая, что самолет пока летит правильно, что левый мотор тянет исправно, сохраняя высоту. И все же наш СБ стал неустойчивым. Порывистый ветер раскачивал его. Руки и ноги немеют от напряжения и усилий, сопротивляясь давлению рулей. Беспрерывно [47] движущиеся стрелки приборов двоятся в моих усталых глазах, создавая искаженное представление о полете. Приходится напрягать всю силу воли, все внимание. Кажется, полет длится бесконечно долго.

— Скоро аэродром?

— Осталось минут пять-шесть, — отвечает штурман.

— Связь с землей есть?

— Нет, командир. Наверное, оборвалась антенна.

После паузы снова голос штурмана:

— Впереди два желтых пятна. Это свет посадочных прожекторов.

До земли пятьдесят метров. Плавно сбавляя обороты мотора, снижаюсь чуть ли не ощупью. Всматриваюсь в приближающуюся расплывчатую полосу света. Легкими движениями штурвала поддерживаю машину и едва ощущаю, как она сначала чиркает колесами по снегу, а затем бежит уже по земле, покачиваясь на снежных переметах.

Промелькнул как призрак и остался где-то позади свет прожектора. Самолет устойчиво катится, постепенно замедляя бег.

Пусть теперь за окнами кабин злится и воет ветер. Боевой полет закончен. Задание выполнено. Я с облегчением выключаю мотор, который все же дотянул нас до аэродрома, и мысленно говорю сам себе: «Вот мы и дома...»

* * *

Многие наши летчики, начиная с младших и кончая старшими по положению и званию, старались обычно так подобрать экипаж, чтобы заполучить и штурмана, и стрелка-радиста, которые непременно были бы на высоте по всем статьям. Я не делал этого. Я летал с молодыми и немолодыми, с опытными и необстрелянными помощниками. Правда, иногда попадал впросак, но ни разу не пожалел об этом, считая, что ошибаться свойственно каждому, тем более тем, кто хочет совершенствовать свое боевое мастерство.

...Это случилось в конце ноября сорок первого, когда наши войска освободили Ростов и с боями продвигались вперед там, на юге. В то время летчики полка работали с аэродрома подскока в районе станции Раздольная, поддерживая свои наступающие войска. Особенно удачно действовали на запорожском направлении, громя колонны врага и парализуя движение немецких составов по железным дорогам. Мы были довольны своими успехами.

Стремясь сдержать натиск советских войск, гитлеровское командование подтягивало к Таганрогу резервы из [48] Донбасса через станцию Волноваха, а из Запорожья — через станцию Пологи. Мы получили задание в течение ночи бомбить станцию Пологи и приостановить движение эшелонов врага.