Передав флажки дежурному по полетам, я направился к У-2 узнать, кто прибыл. Если начальство — нужно отрапортовать по всей форме.

Прибыл командир нашей дивизии полковник Григорий Алексеевич Чучев.

Я доложил, чем занимаемся в данный момент.

— Хорошо. Командир полка Горшунов здесь? — спросил полковник. [108]

— Да. На КП.

— Пусть кто-нибудь останется вместо тебя, а мы пойдем на командный пункт.

По дороге командир дивизии расспрашивал о боевой работе, о качествах нового самолета, о точности и эффективности ночного бомбометания.

— Мы довели точность бомбометания по видимой цели с пикирования до пятидесяти метров, — сказал Чучев.

Два полка нашей дивизии действовали на самолетах Пе-2. Они летали только днем, бомбили с пикирования в одиночку и группами. При этом точность бомбометания была исключительно высокой. Большая заслуга в этом деле принадлежала командиру дивизии. Он серьезно занимался вопросами бомбометания с пикирования, уделял внимание практическому обучению штурманов и пилотов, довел действия полков при бомбометании, можно сказать, до совершенства и заслуженно гордился этим.

— Жалко, что нельзя переучить на Пе-2 ваш полк, — задумчиво сказал Чучев. — Тремя полками мы бы еще более успешно разрушали не только мосты, переправы, корабли, но и точечные цели. Например, доты, бронированные артиллерийские точки и многое другое.

— А почему мы не можем переучиться на Пе-2? — спросил я.

— Вы-то можете, — усмехнулся комдив. — Да только никто не разрешит этого сделать. Ваш полк многоцелевой, летный состав высококвалифицированный. Попробуй заново создать такую часть. Это, пожалуй, посложнее, чем научиться бомбить с пикирования...

Выслушав доклад командира полка, Чучев предложил зайти в помещение. Подойдя к столу, он раскрыл маленькую планшетку, вытащил листок бумаги и молча протянул мне. Это была немецкая листовка на русском языке. Внизу, по сторонам текста, были отпечатаны две фотографии. Слева стояла женщина с грудным ребенком на руках, справа был портрет штурмана нашего полка.

Я внимательно прочитал текст листовки. Штурман якобы обращался к своим однополчанам с призывом сдаваться в плен в случае вынужденной посадки на территории врага.

— Фальшивка, товарищ полковник, — с возмущением сказал я. — У нас уже есть подобного рода «произведения». Экипаж, видимо, погиб, а фашисты нашли планшеты. Кое-кто носит в них фотографии родных. Наш полк немцы давно знают. Мы им здорово насолили, вот и подбрасывают время [109] от времени свои «приглашения». Нет среди нас человека, который пошел бы на поводу у врага. Каждый предпочтет смерть такому позору...

У входа в общежитие меня встретил незнакомый офицер.

— Разрешите представиться, товарищ командир?

Передо мной стоял пожилой лейтенант-пехотинец в отлично подогнанном, аккуратном обмундировании.

— Гвардии лейтенант Амосков прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.

— Как вас зовут? — спросил я, прикидывая, на какую должность назначен новичок.

— Амосков Федор Александрович! — рука под козырек, сам — весь внимание.

Мне стало как-то не по себе от того, как тянулся этот пожилой пехотинец.

— Здравствуйте, товарищ Амосков. На какую должность вас назначили?

— Адъютантом вверенной вам эскадрильи, товарищ командир, — опять взял под козырек лейтенант.

Спустя два дня, осматривая общежития младших специалистов и командиров, я обратил внимание на идеальную чистоту. Полы были вымыты, на окнах висели занавески, столы накрыты красной материей, койки выровнены, постели аккуратно заправлены. А через неделю стал замечать, что офицеры и младшие специалисты и сами стали выглядеть куда лучше, чем прежде. Все одеты в чистое обмундирование, сапоги блестят, подворотнички ослепительные.

Раньше во время перерыва в полетах многие болтались без дела. В комнатах, где проводились занятия, было накурено. Теперь во всех помещениях было чисто и свежо. Догадываясь, что это дело рук нового адъютанта, я и сам подтянулся, чтобы поддержать его престиж и как бы утвердить этот образцовый порядок еще и собственным примером. Амосков весь отдавался службе, старался для общего дела. Он без колебаний проводил в жизнь все, что согласовывалось с необходимостью...

В конце июля мы почувствовали, что на фронте скоро разразится буря. Авиация все чаще наносила удары по местам скопления и путям переброски вражеских сил. Техники и оружейники тщательно готовили машины к предстоящим большим боям.

Наладив работы с инженером эскадрильи Михаилом Петренко, я пригласил командиров экипажей к карте, на которой четко была обозначена линия фронта. Подошли Бочин [110] и Китаев со своими штурманами (Панченко к этому времени перевели во 2-ю эскадрилью).

— Товарищ командир, можно закурить? — спросил Бочин.

— Можно. Присаживайтесь, — указал я на покрытую травой землю. — И откуда вдруг у вас появились столь утонченные манеры? Всегда курили без разрешения.

— Теперь покуришь, — загадочно протянул Китаев.

— Житья не стало, — подхватил Бочин.

— Просто сил нет, — поддержали Зимогляд и Каратеев.

— Да что случилось, товарищи? — удивленно спросил я. И тут заговорили все разом:

— Когда были свои, авиационные адъютанты, жилось легко. А теперь власть взяла в Свои руки пехота...

— Ей давай строевую, стрижку, «брижку», физзарядку, разные дежурства, умопомрачительную чистоту...

— Мы же не солдаты!..

— Сами с усами!..

Хор негодующих голосов показался мне смешным.

— Ну и чего вы хотите от меня? — прямо спросил я.

— Дать ему укорот, чтобы не превышал над нами своей власти, — высказал общее мнение старший лейтенант Зимогляд.

Любопытно было смотреть в тот момент на моих товарищей, солидных людей, опаленных войной и не, раз смотревших в глаза самой смерти. Они всерьез высказывали свои претензии к требовательному адъютанту и очень смахивали на школьников младших классов, предварительно обсудивших в узком кругу свои обиды.

— Хорошо. Если потребуется, скажите ему, чтобы не подрывал вашего авторитета, — подсказал я.

— Да, ему скажи! — усмехнулся Китаев. — А он сразу: «Прошу выполнять приказание. Отдаю его от имени командира эскадрильи». И все. Будьте здоровы.

— Но ведь адъютант все делает правильно. У нас стало больше порядка. А какая чистота! Разве это плохо?

— Это, конечно, неплохо, но все равно замашки у него аракчеевские, — изрек Бочин. Мы рассмеялись. — Где это видано, чтобы командира звена назначали дежурным по общежитию? Чтобы подметал пол, достаточно и сержанта.

— И все-таки порядка стало больше! — настаивал я.

— Безусловно, — согласился Китаев.

— Потому что вы, командиры, наводите его сами. Понятно? [111]

— Прискорбно благодарим за комплимент, — пробурчал Бочин.

И опять все рассмеялись. Спорить было не о чем: порядок, дисциплина, организованность — повседневные спутники нормальной человеческой деятельности, а новый адъютант Амосков настойчиво напоминал нам лишь давно известные истины.

Когда ребята ушли, я подумал, что неплохо бы ближе познакомиться с Амосковым.

Помня о своем намерении, вошел однажды вечером в маленькую комнатушку, где работал, жил и отдыхал Федор Александрович Амосков. Здесь было тоже чисто и уютно. Лейтенант сидел за столиком и при свете свечи заполнял летные книжки. Он вытянулся во фронт, хотел что-то сказать, но я протянул ему руку.

Мы разговорились о самых обычных жизненных делах: о семьях, о службе в армии, ну и, конечно, о войне...

Наш адъютант оказался бывалым воякой. В армии служит с тридцатого года. С первых дней войны находится на фронте. Есть у него жена и сын.

Я видел, как потеплели его глаза, накой наполнились добротой и одновременно тревогой, когда Амосков заговорил о семье, которая все время оставалась в Ленинграде.

— Вы никуда не спешите, товарищ командир? У меня есть давнишняя бутылочка хорошего вина.

Федор Александрович оживился и поведал о себе удивительную историю, которая могла произойти только на войне.