— Особенно когда возвращаются с гулянки, — подмигнул Корочкин.

— Я не хотел вас обидеть, товарищ сержант, или в чем-либо усомниться, — улыбнулся Николаев.

После этих слов Егоров приободрился и стал внимательно [26] всматриваться в домики и сады показавшегося впереди селения.

— А ведь это наша деревня! Узнаю на расстоянии! — весело крикнул он.

— Молодец, сержант! Вот это ориентировка! — похвалил Егорова мой штурман, тоже обрадовавшийся приближавшимся хатам.

Да, мы подъезжали к своему аэродрому. А в это время стрелок-радист сержант Сирота, о котором шла речь выше, спал на опушке леса близ станции Ирпень.

...Израсходовав в бою патроны, задыхаясь от дыма, сержант успел покинуть самолет, который через несколько минут упал на кроны деревьев.

Изодранный парашют запутался стропами в ветвях. Сирота по стволу спустился на землю. И тут увидел, что кобура расстегнута, а пистолет исчез. Повернувшись спиной к солнцу, он двинулся через заросли. Пройдя сотню шагов, заметил на земле тускло поблескивавший предмет. «Неужели?!» — мелькнула радостная догадка. Бросился к предмету и увидел свой слегка припорошенный песком ТТ. Еще раз оглядевшись, сержант зашагал дальше, стараясь, чтобы солнце все время светило в спину. И это была ошибка. Он надеялся выйти на восток, к своим, а вместо этого оказался у позиций, занятых врагом.

Дождавшись ночи, стрелок-радист выбрался из укрытия и понял, что находится в расположении немецкой танковой части. Крепко зажав в руке пистолет, он хотел повернуть назад, чтобы скорее удалиться от опасного места. Но позади неожиданно раздалось: «Вер ист да?» Обернулся на голос и оказался нос к носу с фашистом. Раздумывать было некогда. Сирота изо всех сил ударил его пистолетом по голове. Немец рухнул ничком, а сержант повесил на грудь немецкий автомат, прикрепил к поясу длинный тесак в ножнах, забрал полевую сумку с документами и, уже не испытывая страха, отправился в путь.

Дорога к своим оказалась для Сироты нелегкой: все-таки подвела ориентировка. Только к концу третьего дня измученный сержант добрался до опушки леса в районе станции Ирпень. Убедившись, что вышел к своим, он бросил на землю полевую сумку, растянулся рядом и мгновенно заснул. Здесь его обнаружили проходившие мимо ополченцы и доставили в комендатуру.

Возвратившись в часть, Алексей Сирота до конца войны много раз летал и в моем экипаже, и в экипажах других летчиков. [27]

Будем летать и ночью!

Мы с Корочкиным рассказали командиру и комиссару о своих неудачах и злоключениях в последнем полете.

— По-моему, самое время переходить уже сейчас на ночную работу, — сделал вывод комиссар. — Это позволит сохранить кадры полка и машины. Кроме того, будем систематически изматывать врага. А коли потребуется, станем действовать и днем. Чего бы это ни стоило.

— Наземные войска, — начал, хмурясь, Рассказов, — днем нуждаются в авиационной поддержке гораздо больше, чем ночью. Поэтому летать днем придется обязательно, и без истребителей, и в их сопровождении... А вот какую тактику избрать во время дневных полетов, надо еще подумать. Давайте, молодежь, высказывайте свои соображения, — посмотрел комэск на Корочкина, Барышникова и на меня.

— Я думаю, — поднялся Корочкин, — что при отсутствии истребителей прикрытия самое правильное действовать только по ближним целям в тактической зоне противника. Тогда нас будет поддерживать зенитная артиллерия, а в случае воздушного боя легко отойти на свою территорию. Зато ночью можно ходить на любые расстояния. Даже на полный радиус нашего самолета.

— Хорошо, это мы учтем при докладе командованию. Кто еще хочет что-либо предложить или добавить? — спросил Рассказов.

Взяв слово, я напомнил некоторые рекомендации и указания из боевого устава авиации. Эти прописные истины известны каждому командиру, но в спешке подготовки к боевому вылету о них порой забывают. Забывают, скажем, о внезапности удара по цели, о возможностях маневра наших самолетов не только в районе цели, но и на маршруте, о рациональном использовании стрелкового оружия и методов бомбометания... А как мы используем облачность, малые высоты, раннее утреннее время или вечерние сумерки? Я обратился к примеру нашего последнего вылета. День был ясный, видимость на пятьдесят километров. Звено шло на высоте пятьсот метров. По нас стреляли все фашисты, кому было не лень. Не дойдя до цели, самолеты звена уже получили пробоины, а немецкие посты наблюдения тем временем сообщили своим истребителям о нашем пролете. Те, конечно, ждали нас, наверняка зная, что возвращаться мы будем по старому маршруту, на той же высоте. [28] Они хорошо изучили нашу тактику — уж больно она проста.

— Ну а что бы ты сделал, когда все видно как на ладони? — спросил Барышников.

— Если подумать, многое можно сделать. Например, отбомбившись, перейти на бреющий полет, чтобы избежать встречи с истребителями. Выполнив задание, можно возвращаться домой по другому маршруту.

Вскочил энергичный, подтянутый капитан Хардин.

— У нас много шаблона, и в этом виноваты командиры! — запальчиво произнес он. — Сами так действуем и подчиненных не учим логичным, целеустремленным действиям. Не учим тому, чтобы не только поразить цель, но и остаться невредимыми.

— Постой! Откуда ты взял, что мы не учим летчиков? — уставился на Хардина Козявин. — Разве они плохо выполняют задания?

— Смелости и отваги у наших летчиков хоть отбавляй. Но этого мало, — не успокаивался Хардин. — Нужно совершенствовать мастерство, серьезно готовиться к вылетам...

— Верно, — подытожил Рассказов. — Двух мнений тут быть не может. А теперь, стратеги, давайте решать конкретную задачу. Получен приказ нанести удар по аэродрому вблизи Житомира. Враг сосредоточил там большое количество тяжелой бомбардировочной авиации. Будем действовать группами в составе эскадрильи. Вылетим на рассвете. До линии фронта идем с набором высоты — за это время успеем достичь шести-семи тысяч метров. От линии фронта — с пологим снижением, на увеличенной скорости следуем прямо на цель. После бомбометания разворот вправо на Малин, со снижением — и на свой аэродром. Вопросы есть?

Вопросов не было.

* * *

Я получил очередную весточку из дому. На сей раз адрес был написан не отцом, а Надей. Отошел в сторонку, чтобы собраться с мыслями: это было первое письмо жены со времени разлуки.

Письмо было короткое, но каждая его строчка о многом говорила мне. Захотелось уединиться, мысленно встретиться с прошлым, совсем недавним и таким дорогим...

Как-то глубокой осенью тридцать девятого года меня откомандировали в Киев, чтобы подменить Колю Хозина, который участвовал в экспериментах по выброске парашютного десанта с боевых самолетов. [29]

В Фастове была пересадка. За билетами образовалась довольно большая очередь. В самом ее конце стояла тоненькая девушка.

Подойдя к очереди, я остановился в нерешительности.

— Товарищ летчик, подходите, берите билет. Пожалуйста, — послышались голоса.

Купив два билета, я подошел к девушке.

— Вам ведь до Киева? Я взял билет и для вас.

Лил холодный дождь. Мы зашли в зал ожидания. Здесь было тепло, шумно и тесновато. Я предложил заглянуть в буфет выпить горячего чая.

До Киева мы ехали вместе. Время за разговорами пролетело незаметно. Прощаясь, девушка, которую звали Надей, дала мне телефон городской больницы, где работала медицинской сестрой.

Как-то вечером, шлепая по мокрому тротуару, я снова увидел в толпе знакомое лицо. Надя Панчук шла с подругой. Я окликнул их и предложил зайти в кино, посмотреть комедию «Волга-Волга». Предложение было принято. После кино проводил Надю до дома.

— Здесь я живу у дальнего родственника, — сказала она и добавила: — А родители в деревне, недалеко от Володарки. Заходите, Василий. Мне будет приятно...

Так завязалось наше знакомство.

Вскоре мы поженились и стали жить вместе.

Затем наш полк перебазировался в лагеря — осваивалась материальная часть новых самолетов. Мы упорно учились летать в сложных метеорологических условиях не только днем, но и ночью... Все реже появлялись летчики в городке.