— Ах, эти добрые люди! — восклицал Джильпинг, — они опасаются, чтобы со мной не случилось что-нибудь. Но, право, дети мои возлюбленные, мне не грозит ни малейшей опасности!
— Кобунг! Натта кобунг! Натта кобунг! Не надо выходить! Не надо выходить, кобунг! — молили с самыми умильными улыбками черномазые дикари Австралии, и если он, не внимая их мольбам, все-таки желал перешагнуть за ограду, то рослые нготаки бережно брали его к себе на плечи и относили обратно в жилище, после чего удалялись, облобызав ему ноги.
— Какую любовь я стяжал у этих людей! — думал про себя умиленный Джильпинг. — И какое изумительное рвение к делам веры!
Ежедневно два раза, утром и вечером, чуть не все население деревни, женщины, воины, дети и старцы, приходили в его парк и, рассевшись полукругом на земле, с лицами, обращенными к нему, внимали с детским любопытством и вниманием пению псалмов, затем под аккомпанемент кларнета сами насвистывали мотив или молча слушали музыку Джильпинга. Но однажды, когда после слишком обильного возлияния из своих неистощимых запасов бренди и виски достопочтенный мистер Джильпинг после гнусавого пения псалмов и довольно продолжительного наигрывания на кларнете пустился отплясывать самый отчаянный танец, нготаки, глядя на него, так воодушивились, что принялись также отплясывать кто во что горазд, подражая его жестам и движениям, и с этого времени каждое молитвенное собрание должно было неминуемо оканчиваться танцем. «Но ведь и царь Давид тоже плясал перед Ковчегом Завета, следовательно, в пляске нет ничего греховного, так как царь Давид, без сомнения, пример, достойный подражания!» — думал английский проповедник.
Слух о кобунге нготаков дошел и до нирбоасов, и до дундарупов, и счастливые обладатели доброго гения, пришедшего из страны предков, стали еще усерднее сторожить своего кобунга из опасения, чтобы его не похитили у них.
Джильпинг написал Лондонскому евангелическому обществу о том, что он обратил весьма многочисленное и могучее племя австралийских туземцев и что теперь необходимо прислать сюда настоящего проповедника — священника. Но до сих пор еще не было известно, какие последствия имело в Лондоне его письмо; кроме того, было также неизвестно, пожелают ли нготаки примириться с этим заместителем.
Узнав обо всем этом от Виллиго и Коанука, наши друзья весело посмеялись, но вместе с тем решили отправиться к нготакам вскоре после празднества и освободить своего друга Джильпинга.
Кроме того, Виллиго сообщил, что они встретили на дороге курьера, развозившего европейскую почту, который сказал, что сегодня же прискачет во Франс-Стэшен.
В то время еще не существовало в Австралии регулярной почты, и местные фермеры, скваттеры и владельцы крупных участков держали на свой счет курьера, исполнявшего должность почтальона, и содержали для этой цели специально разгонных лошадей.
Прибытие такого курьера считалось настоящим событием в жизни переселенцев из Европы. Не успели Виллиго и его юный спутник докончить свой рассказ о путевых встречах, как раздался рожок курьера, возвещающий о его прибытии. Дик и Оливье бросились навстречу ему и, распорядившись, чтобы почтальона накормили, пока будут седлать для него свежую лошадь, принялись разбирать письма.
Прежде всего были отобраны письма капитанов, механиков и других служащих на прииске и тотчас же отосланы им, затем уже занялись и личной корреспонденцией.
— Мне некому писать: все мои близкие и родные давно умерли, а все, кого я люблю, здесь! — сказал Дик с легким оттенком грусти в голосе.
Для Оливье было около двадцати писем, в том числе одно заказное; заказные письма почему-то обладают свойством привлекать особое внимание получателя, и Оливье, взглянув на него, недоумевал, от кого бы оно могло быть. Сорвав конверт, он пробежал его глазами, и невольно восклицание сорвалось с его губ.
— Что такое? — спросил заинтересованный Дик. — От кого это?
— Люс, бывший барон де Функаль, бывший португальский консул в Мельбурне! — прочел Оливье.
— Тот, кто так предательски обманул нас!
— Но который не захотел, чтобы мы погибли от удушения… не надо забывать и этого, милый Дик: без него этот человек в маске…
— Упокой, Господи, его душу! — прошептал Дик. — Ну, что же господин Люс пишет?
— Вот увидим. Слушайте! — сказал Оливье и принялся читать вслух.
«Граф!
С того самого дня, как вы и ваш друг пощадили мою жизнь, на что я не имел никакого права рассчитывать, я только и думал о том, чем бы мог быть вам полезен в вашей трудной борьбе не с обществом Невидимых, как вы полагаете, а с предателем, обманывающим и общество и вас, имени которого я, к несчастью, не смею вам назвать, связанный клятвой, но которого вы знаете под именем «человек в маске».
— Он, вероятно, не знает, что этот негодяй погиб! — заметил канадец.
Оливье продолжал:
«Человек в маске», которого вы, вероятно, считаете мертвым, так как он рассказал мне все подробности страшного взрыва в Рэд-Маунтене, только чудом избегнул смерти благодаря тому, что за несколько минут до взрыва, схоронившего под обвалом горы 350 лесных бродяг, возымел желание осмотреть поближе серное озеро и отошел шагов на двадцать по его берегу, где и находился в момент катастрофы. Несмотря на то, силою сотрясения его сбило с ног и засыпало комьями земли и камнями так, что он на мгновение лишился сознания. Но, придя в себя, он услышал вблизи голоса, хотел было позвать на помощь, но сдержался, и это спасло его. Вы стояли всего в нескольких шагах от него, и он слышал, как вы рассуждали об его смерти, в которой были вполне уверены.
Сейчас он проехал через Париж, где я с ним виделся, по пути из Петербурга в Австралию через Сан-Франциско; его намерения — страшно мстить всем вам, но какими именно средствами он рассчитывает на этот раз достигнуть своей цели, он благоразумно умолчал. Мне удалось уловить только из его слов, случайно оброненных им в общем разговоре, что он совершенно уверен теперь в своем торжестве… Он говорил, между прочим, об адских машинах и электричестве как средствах для вашей гибели, о каких-то новых научных открытиях и новейших изобретениях. Но когда я пытался добиться от него чего-нибудь более определенного, он стал давать уклончивые ответы, видимо не доверяя мне. Пусть это предостережение послужит вам на пользу и хоть отчасти загладит мою вину по отношению к вам. Меня бы никогда не склонили действовать против вас, если бы не уверили, что вы интриган, старающийся всеми средствами завладеть одним из крупнейших состояний в России!
С того момента, как вы получите это письмо, будьте настороже во всякое время дня и ночи, где бы вы ни находились. Это мой дружеский совет! Будьте настороже и ожидайте тайного или явного нападения!»
Не дочитал еще Оливье этого письма, как Виллиго беззвучно вышел вон; живя со своим другом Тиданой в постоянном общении, он настолько научился понимать по-французски, что для него не пропало ни единого слова из письма Люса. Вероятно, он поспешил предупредить своего верного Коанука о важной новости и опасности, снова грозящей молодому французу.
— Значит, «человек в маске» жив! — проговорил Оливье, весь побледнев.
— Что ж, мы покажем этому подлому господину, который не решается открыто выступить против нас, что мы не из тех, кто отступает. И я со своей стороны клянусь, что не положу ружья до тех пор, пока не рассчитаюсь по справедливости с этим темным авантюристом!
— Ах, это ужасно! — воскликнул граф, разражаясь рыданиями. — Опять борьба, опять кровь, опять новые ужасы!..
— Успокойтесь, друг мой! Чего нам бояться? Теперь положение изменилось в нашу пользу: мы теперь у себя, а он пришлый человек… Где теперь его сторонники? А за вас встанут, как один человек, все племя нагарнуков, все рабочие с прииска, экипаж двух наших судов и мы все, ваши близкие друзья! Право, наша жизнь начала становиться уж слишком однообразной и скучной, а это нас немного расшевелит и, быть может, даже позабавит!