Симу вдруг ошарашило, что самолет через несколько часов, поспать уже не получится. Собрать чемодан, бросить монетку, сделать фотку-селфи на улице Кабаньер – и уматывать отсюда поскорее. Пока эти портовые докеры не взяли Ирку в оборот со своими французскими масляными глазками.

– Ира! За мной! – рявкнула она так громко, что француз, который уже положил ладонь на пышную Иркину грудь, вздрогнул.

– Чего? – не поняла подруга.

– За мной, говорю! Быстро! Марсельеза хренова!

Сима одной рукой подхватила сумочку, другой схватила Ирку и потащила ее к выходу.

– А счёт? – Ирка все же могла соображать о деньгах в любом состоянии.

– Счет оплатила, – сказала Сима и вдохнула свежий ночной воздух Марселя.

В порту было тихо. Ночные работы велись в стороне. Волны плескались о бетонный пирс. На административном здании мерцали гирлянды. Было понятно, что Рождество уже на подходе.

– Ты меня зачем в порт притащила? – спросила Ирка, окончательно протрезвев.

– Сейчас узнаешь, – Сима полезла в карман куртки, достала что-то и раскрыла ладонь.

– Это что?

– Это, Ира, ракушка. Из пустыни Каракум.

– Я не поняла, кто из нас больше выпил. Какая ракушка? Какая пустыня? Сима, ты в порядке?

– В абсолютном, – сказала Сима. – Ты же хотела отречься от старого мира, покончить со старой жизнью, помнишь?

– Ну, помню.

– Я не знаю, как ты. А я прямо сейчас это делаю. – Сима размахнулась и с силой швырнула ракушку в море. – Сразу делаю два хороших дела: возвращаю ракушку в родную стихию и начинаю новую жизнь.

– Прямо сейчас? – не поняла Ирка.

– Прямо сейчас, – кивнула Сима.

– Поняла. – сказала Ирка и потихоньку запела: «Отречемся от ста-а-рого ми-и-ира…».

– Отряхнем его прах с наших ног, та-ра-ра-рам! – продолжила высоким сопрано Сима. О чем пелось в той самой «Марсельезе» они не помнили, поэтому пришлось просто напевать мелодию. И это было совершенно не важно. Важно было то, что через пару тактов появилось стойкое ощущение, что новая жизнь как будто началась.

В прекрасном французском городе Марселе в эту минуту пошёл белый снег.

Иван Силыч выглянул в окно. Снег мягкими большими хлопьями кружился в воздухе. «Наконец-то, зима!» – подумал он. Давно не было такого долгого погожего ноября. Никакой привычной московской слякоти, никаких дождей и грязи. А теперь замёрзший двор на глазах укрывался белым одеялом. Газоны, детская площадка, сонные автомобили – как будто кряхтели, шуршали и устраивались поудобнее. Зима обещала быть долгой и снежной. На кухне тихо работал радио. Синоптики как всегда что-то прогнозировали, но Иван Силыч без всякого энтузиазма слушал прогнозы. Он давно заметил, что погодные предсказания всех гидрометеослужб развиваются в цикле двух лет. Сначала всем долго рассказывают о глобальном потеплении. О том, что выбросы в атмосферу каким-то особым образом её нагревают, от этой неприятности тают снега Килиманджаро и айсберги Антарктиды. Вся эта вода испаряется в глобальных количествах и выпадает в виде осадков на наши беззащитные города. А через год у синоптиков возникает другое мнение. Они же люди, значит, могут меняться под давлением обстоятельств. Поэтому прогнозы их меняются кардинально: будет не только снежно, но и страшно морозно. Приготовьте, граждане замерзающие, побольше всякой нефти, дров и мазута, всякие обогреватели тоже приготовьте и постарайтесь вовремя заклеить окна, чтобы драгоценное тепло не выходило из дома без вашего разрешения.

Иван Силыч о роли непредвиденных обстоятельств в жизни мог написать если не эпопею, то маленький роман в двух томах с твердым переплетом. К таким обстоятельствам он относил не только сам факт своего рождения на свет, но вещи более прозаического характера. Например, свою жену Ларису Филипповну или даже вот эту зиму. Будучи в прошлом учёным, не лишённым дара наблюдения за природой, Иван Силыч установил, что зима в этом году началась с третьей попытки.

Первый снег выпал еще на Покров. Это волшебный день. До последнего никто не верит, что снег выпадет. Какой бы прогноз не был: дождь, потепление, мороз. Мироздание работает чётко, за две тысячи лет ни одной осечки. И каждый год все удивляются: «Снег?! На Покров? Ишь ты! Сработало!». А к знакам, по мнению, Ивана Силыча присматриваться надо. Этот урок он усвоил в бурной своей молодости.

…В Суздаль ехали весело, на электричке – до Владимира, а там любой таксист тебя добросит куда нужно. Маршрут изъезженный, таксистам каждый столб знаком, каждая ямка на дороге, хотя ям здесь полно. Российские дороги даже на Золотом кольце водителей не радуют. Шурик Старшинов был заводилой компании. Это он всех сбил с толку. Хотели в выходные дни футбольный мяч погонять, но Шурик был совсем не спортсмен, он учился на историческом и целыми днями корпел над книжками. Его комната в общаге книгами была завалена, а также керамическими черепушками, камнями и ржавыми железками. Все свое богатство он с удовольствием показывал гостям, особенно симпатичным девчонкам. Те, кто знал его близко, все истории Шурика знали наизусть, но первокурсницы от него были без ума. Он о любой железяке мог рассказывать кучу историй. «Это не просто крючок, – говорил он, беря с полки кусок жестянки. – Это между прочим, собственность хана Батыя. На раскопе нашел. Вот здесь еще было клеймо, но оно за давностью лет стёрлось. Сама понимаешь, тринадцатый век!». Шурик врал безбожно, но красиво. « А вот! Что вы думаете, это такое? – он глубокомысленно замирал над куском берегового известняка. – Это осколок священного камня, выпросил на Алтае у шамана. Звали его Юч-Курбустан. Камень заговорённый. Если перед экзаменом положить под подушку, даёт силу ума. Если не верите, можете не класть, я не заставляю». Шурику невозможно было не верить. Он так уверенно на ходу выдумывал всяческие небылицы, так вдохновенно представлял каждый сантиметр своего хранилища, что однажды даже стал телевизионной звездой. Правда не надолго. Весь университет обсуждал сенсационную находку студента исторического факультета Александра Старшинова – тот на берегу Оки откопал зуб мамонта! Местные телевизионщики показали Шурика в своей программе, где он с достоинством рассказывал, что «радиоуглеродный анализ подтвердил подлинность находки, которая поможет пролить свет на истинную историю мамонтов в Центральной России». Профессор Кузьмин, когда это услышал, чуть в обморок не упал. Какой мамонт?! Какой радиоуглеродный анализ?! Если то, что Старшинов выдает за реликтовую находку всего лишь кусок кальцита! Шурика вызывали в деканат, на Ученый Совет, пришлось ему оправдываться по полной программе. Фантазию его осудили, но рвение молодого ученого ценили. Тем более, что Шурик честно признался, что врал исключительно для популяризации науки и привлечения внимания к региональному краеведению. Несмотря на нередкие прорывы фантазии Старшинова, был он на хорошем счету, возился в первокурсниками, частенько бывал в экспедициях и вообще был кладезем исторических знаний.

Еще одним другом Ивана Силыча в те годы был Игорь Гинзбург. Игорь учился на физмате. Но вообще-то он был поэтом. И казалось, что эта ипостась его вдохновляла больше всего. Родители поэта в нём не видели, они были уверены, что он – очень талантливый физик, и сразу после окончания Игорем университета собирались отбыть в землю обетованную. Гинзбург был в отличие от разгильдяя Шурика педантичен болезненно. Подобно философу Канту он всё делал вовремя, а время его было разделено на точные науки и творчество. Физикой Игорь занимался ровно до пяти часов вечера, а остальное время посвящал лирике. Общался с друзьями он исключительно по вечерам и в выходные дни. В отличие от рыжего и лопоухого Шурика, внешность Игоря сомнений не оставляла. Потомок библейских царей – не меньше. Кучерявые волосы, черные глаза, нос с горбинкой и густые брови. Девчонки всегда обращали внимание на его внешность.

Иван Силыч смеялся над обоими и обоих друзей любил. Для него было давно ясно, что поднять настроение и получить положительные эмоции можно от Шуры, а к Игорю лучше обращаться по делу, за советом по любым вопросам.