Паганель, предавшись своему астрономическому созерцанию, занят был больше делами небесными, чем земными, как вдруг какой-то звук вывел его из задумчивости. Географ прислушался, и, к его великому изумлению, он распознал звуки рояля. Чья-то сильная рука посылала звучные аккорды в ночную тишь. Ошибки не могло быть.

— Рояль в пустыне! — пробормотал Паганель. — Никак не могу этому поверить.

Действительно, это было более чем неправдоподобно, и Паганель предпочел уверить себя, что это какая-то удивительная австралийская птица подражает звукам рояля Эрара или Плейеля, точно так же, как другие австралийские птицы подражают звукам часов и точильной машины.

Но в эту минуту в воздухе прозвучал ясный, чистый голос — к пианисту присоединился певец. Паганель слушал, не сдаваясь. Но через несколько мгновений он вынужден был признать, что слышит чудесные звуки арии «Il mio tesoro tanto» из «Дон-Жуана».

— Черт возьми! Как бы необычайны ни были австралийские птицы, как бы музыкальны ни были попугаи, они не смогут спеть арию из оперы Моцарта! — вскричал географ и прослушал до конца гениальную мелодию.

Впечатление от этой дивной арии, раздававшейся в тиши австралийской ночи, было неописуемо. Долго звучал этот голос, чаруя Паганеля, наконец умолк, и все кругом объяла тишина.

Когда Вильсон пришел сменить ученого, он застал его погруженным в глубокую задумчивость. Паганель ничего не сказал матросу, решив сообщить завтра Гленарвану об этой странной музыке, и пошел спать в палатку.

На следующее утро весь лагерь был разбужен неожиданным лаем собак. Гленарван тотчас же вскочил на ноги. Два великолепных пойнтера, превосходные образчики английских породистых собак, прыгая, резвились на опушке рощицы. При приближении путешественников они скрылись среди деревьев и залаяли громче.

— Очевидно, в этой пустыне есть какая-то стоянка, — промолвил Гленарван, — а также охотники, поскольку имеются охотничьи собаки.

Паганель открыл было рот, чтобы поделиться своими ночными впечатлениями, как вдруг появились верхом на великолепных чистокровных конях-гунтерах двое молодых людей. Оба джентльмена, одетые в изящные охотничьи костюмы, заметив путников, расположившихся табором, словно цыгане, остановили лошадей. Они, казалось, недоумевали, что означает здесь присутствие этих вооруженных людей, но, увидев путешественниц, выходивших из фургона, тотчас же спешились и, сняв шляпы, направились к женщинам. Лорд Гленарван пошел навстречу незнакомцам и в качестве приезжего первый отрекомендовался, назвав свое имя и звание. Молодые люди поклонились, и старший сказал:

— Сэр, не пожелают ли ваши дамы и вы со своими спутниками оказать нам честь отдохнуть у нас в доме?

— С кем имею честь говорить? — спросил Гленарван.

— Мишель и Сенди Патерсон — владельцы скотоводческого хозяйства Готтем. Вы находитесь на территории нашей станции, и до дома не больше четверти мили.

— Господа, откровенно говоря, я не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством… — начал Гленарван.

— Сэр, — ответил Мишель Патерсон, — принимая наше приглашение, вы бесконечно обяжете бедных изгнанников, если согласитесь посетить их в этой пустыне.

Гленарван поклонился в знак благодарности.

— Сэр, — обратился Паганель к Мишелю Патерсону, — не будет ли нескромностью, если я спрошу вас, не вы ли пели вчера божественную арию Моцарта?

— Да, сэр, — ответил джентльмен. — Я пел, а мне аккомпанировал мой брат Сенди.

— В таком случае, сэр, примите искренние поздравления француза, пламенного поклонника музыки! — сказал Паганель, протягивая руку молодому человеку.

Тот сердечно пожал ее, затем он указал своим гостям дорогу, которой надо было держаться. Лошадей поручили Айртону и матросам.

А путешественники, беседуя и восхищаясь окружающими видами, направились пешком в обществе молодых людей к усадьбе.

Скотоводческое хозяйство Патерсонов содержалось в таком же образцовом порядке, в каком содержатся английские парки. Громадные луга, обнесенные серой оградой, расстилались кругом, насколько мог охватить глаз. Там паслись тысячи быков и миллионы баранов. Множество пастухов и еще большее количество собак охраняли это шумное, буйное стадо. К мычанию и блеянию присоединялись лай собак и резкое щелканье бичей пастухов.

На востоке тянулась роща австралийских акаций и камедных деревьев, за которой высилась величественная гора Готтем, поднимающаяся на семь с половиной тысяч футов над уровнем моря. Во все стороны расходились длинные аллеи вечнозеленых деревьев. Там и сям виднелись густые заросли «грэстри», десятифутового кустарника, похожего на карликовые пальмы, но с густыми длинными и узкими листьями. Воздух был напоен благоуханием мятнолавровых деревьев, усыпанных гроздьями белых, тонко пахнущих цветов.

К очаровательной группе туземных растений присоединялись деревья, вывезенные из Европы. Тут были персиковые, грушевые, яблоневые, фиговые, апельсиновые, смоковницы и даже дубовые деревья, встреченные громким «ура» путешественников. Идя под тенью, отбрасываемой деревьями их родины, они восхищались порхавшими между ветвями птицами с шелковистым оперением и иволгами, одетыми словно в золото и черный бархат.

Впервые нашим путешественникам довелось увидеть менуру — птицу-лиру. Хвост ее похож на изящный инструмент Орфея — лиру. Когда она носилась среди древовидных папоротников и хвост ее ударял по листьям, то казалось, что вот-вот зазвучат гармоничные аккорды, подобные тем, которые царь Амфион некогда вдохновенно извлекал из своей лиры, чудесно воскрешая стены города Фив. Паганелю захотелось сыграть на этой лире.

Однако лорд Гленарван не только восхищался этими волшебными чудесами так неожиданно возникшего перед ним среди австралийской пустыни оазиса. Он выслушал рассказ молодых людей. В Англии, среди цивилизованной природы, новоприбывшие гости прежде всего сообщили бы хозяевам, откуда они прибыли и куда держат путь. Но здесь Патерсоны, движимые неуловимым чувством деликатности, почли долгом своим прежде всего ознакомить путешественников, которым предлагали кров, с теми, чье гостеприимство принималось.

Итак, они поведали свою историю.

Они были теми молодыми англичанами, которые полагают, что богатство не освобождает от работы. Мишель и Сенди Патерсон были сыновьями лондонского банкира. Когда они стали взрослыми, отец сказал им: «Вот вам, дети мои, миллионы, отправляйтесь в какую-нибудь далекую колонию, положите там начало любому крупному предприятию и, работая, ознакомьтесь с жизнью. Если вы будете удачливы, тем лучше! Если прогорите, что делать! Не будем сожалеть, что потеряли миллионы, поскольку они помогли вам стать людьми». Молодые люди повиновались отцу. Выбрав в Австралии колонию Виктория, они решили именно там снять жатву с пущенных в оборот родительских миллионов и не раскаялись в этом. Спустя три года их предприятие пышно расцвело.

В провинциях Виктория, Новый Южный Уэльс и в Южной Австралии имеется более чем три тысячи подобных имений. Одни принадлежат скотопромышленникам, которые разводят там скот, другие — «сетлерам», которые главным образом занимаются земледелием. До появления в этих местах двух молодых англичан самым процветающим имением было имение господина Жамисона. Оно простиралось на сто километров, причем километров двадцать тянулось вдоль реки Парао, притока Дарлинга.

Теперь имение Патерсонов превзошло его как по величине, так и по умению вести хозяйство. Молодые люди одновременно занялись и скотоводством и землепашеством. Они с большой энергией и очень умно управляли своим огромным поместьем.

Оно находилось вдалеке от больших городов, среди редко посещаемой области Муррей, занимая пространство между 146°48’ и 147°, иначе говоря площадь шириною и длиною в пять лье, между Буффало и Готтем. На двух северных концах этого обширного прямоугольника налево вздымалась вершина Абердеен, а направо — вершины Хиг-Барнен. Не было недостатка и в чудесных извилистых реках. Успешно развивалось как скотоводство, так и земледелие. На десяти тысячах акров великолепно обработанной земли произрастали как туземные, так и привозные растения. Миллионы голов скота жирели на пастбищах. Поэтому продукты этого хозяйства высоко ценились на рынках Каслмейна и Мельбурна.