Воспоминания Анненковой печатаются по тексту, напечатанному в «Русской Старине» в 1888 г. По черновой рукописи воспоминании, переданной Е. К. Гагариной в Пушкинский Дом, восстановлены все пропуски в печатном тексте. Рукопись занимает 158 страниц, к ним присоединяются отдельные листы (всего 5), которым не находится определенного места в контексте. Кроме того, сохранилась еще сшитая тетрадка, представляющая собой, по-видимому, начало чистовой рукописи, но в ней заполненных только пять страниц, и изложение начинается непосредственно со знакомства Полины Гебль с Анненковым (гл. IV настоящего издания). В тексте черновой рукописи встречается множество свободных мест, а иногда и чистых страниц, оставленных, очевидно, для позднейших вставок.

В черновой рукописи отсутствует целиком рассказ И. А. Анненкова об аресте и содержании в крепости (гл. V настоящего издания). По свидетельству Е.К. Гагариной, рассказ этот был записан ею со слов деда в 1872 г. Анненков никогда не обращался к воспоминаниям, связанным с 14 декабря, и только однажды, уступив настойчивым просьбам жены, несколько дней преследовавшей его уговорами, согласился рассказать этот эпизод, после чего Е. К. Гагарина поспешила его записать. Запись эта потом была проредактирована П. Е. Анненковой, а И. А. Анненков указал те места, которые по соображениям цензурным, не могли явиться в печати. Рукопись означенной главы не сохранилась.

(Учитывая ценность впервые выявленных материалов и полноту примечаний С. Гессена и Ан. Предтеченского составленных к «Воспоминаниям Полины Анненковой». М, 1932, сочли возможным сохранить их в данном издании.

В связи с последними исследованиями о движении декабристов, примечания 1, 16. 28, 29. 38, 52, 62, 71, 72, 89, 92, 102, 104, 107, 112 исправлены и дополнены Г. Шатровой (Изд.)).

Детство. Замок Шампиньи. Великая французская революция. Арест и злоключения отца. Булоньский лагерь. Император Наполеон. Негр Кастенг. Школьные шалости. Смерть отца

Я помню себя очень рано, с полуторагодового возраста. Это, конечно, покажется невероятным каждому, но, право, я ничего не преувеличиваю. Мать моя всегда изумлялась моей памяти, когда я ей рассказывала какой-нибудь случай, поразивший меня в детстве, и всегда сознавалась в верности моего рассказа. Самое первое мое воспоминание — то, что я чуть-чуть не выпала из окна, куда посадила меня одна из моих тетушек, чтобы смотреть на иллюминацию. Окно было закрыто persienne (оконный ставень из горизонтальных отдельных планок.), которая не открывалась уже несколько лет, ее задерживал снаружи камень. Тут вдруг камень этот свалился, и persienne растворилась, — едва только тетушка успела схватить меня, и я хорошо помню свои слезы от испуга и ужас тетки. Происходило это в городе Сен-Миеле, где жили тогда мои родители.

Родилась я в Лотарингии, в замке Шампиньи, близ Нанси, в 1800 году, 9 июня. Замок Шампиньи, принадлежавший когда-то владетелям того же имени, стоит на горе и окружен стеною и башнями (теперь, может быть, это уже развалины). Как все средневековые замки, Шампиньи имел подвалы, где хоронились его владетели. Революция, ничего не щадившая, потревожила кости владетелей

Шампиньи. Подвалы были перерыты, и скелеты выброшены из своих пышных гробов. Я хорошо знала потом одну истую революционерку, гражданку Малерм, участницу в разорении катакомб. Она забавлялась тем, что скатывала с горы, на которой стоял замок, черепа его владетелей; один из черепов попался ей набитый золотом. Эта женщина оказала семье моей огромную услугу: она спрятала отца от жандармов, имевших приказание арестовать его, в тех самых катакомбах, которые были предметом ее ненависти. Несмотря на то, что отец мой был аристократ и роялист, гражданка Малерм сжалилась над ним.

Во время самого сильного разгара революции, в 1793 г., отцу моему было 17 лет. Он служил в королевских драгунах и стоял со своим полком в Безансоне. Однажды, не знаю по какому случаю, офицеры этого полка, а в том числе и отец мой, вышли на площадь Безансонскую и прокричали: «Vive le Roi!» («Да здравствует король!»), прибавляя ругательство на республику. Народ бросился в исступлении на них и, схвативши за косы (тогда военные носили косы), повлек в крепость. Дорогой несчастные молодые люди были жестоко избиты, их били чем попало и бил кто хотел — и женщины, и дети. Отец мой получил в голову несколько ран обломками какого-то стула. В крепости они просидели полтора года. Их было 16 человек, и все почти подверглись казни. В крепости их содержали жестоко, давали на каждого только по 6 золотников хлеба в сутки, и если бы не благодетельная сестра Марта, которая приходила к ним с набитыми хлебом карманами, они бы умерли с голода. Сестра Марта получила потом крест от Александра I за ее добродетельные подвиги. Отца моего спасла молодость да подоспевшее вовремя падение Робеспьера [1]. Отец был выпущен из крепости, но получил бумагу, в которой было сказано: «Indigne de servir la republique» («He достоин служить республике»).

С этой бумагой он отправился к Моро, тот сказал ему: «Cardez ces papiers, jeunne homme, ils vous seront utiles un jour» («Сохраните эти бумаги, молодой человек, они когда-нибудь вам пригодятся»).

Но, несмотря на одобрительные слова Моро, отца моего уже никуда не принимали, и он долго был без места. Вот почему и жил он в замке Шампиньи у своего приятеля Шосоне, который купил замок. Женился он в 1799 г. на m-lle Горси. Когда был открыт заговор Жоржа Кадудаля и Пишегрю, отца заподозрили в соучастии с ними, но это было несправедливо; вероятно, поэтому его и оставили в покое[2].

Известно, что вскоре после этого заговора Наполеону подставили адскую машину, и он, так счастливо спасшийся от нее, с яростью преследовал виновников этого дела[3]. Отец мой снова нал под подозрение и на этот раз был преследован. Жандармы отыскивали его и явились к его матери. Та, чтобы спасти себя, выдала сына и открыла им место его жительства, даже сама привела жандармов в Шампиньи. Такие примеры во время революции были нередки, но не менее того они приводят сердце в содрогание. Вот от этих-то жандармов и спасла отца та женщина, о которой я уже говорила. В благодарность за ее доброе сердце и великодушное дело я всегда называла ее «maman Mallerme» (Мамаша Малерм). Это ей льстило, но она часто говаривала: «Oui, maintenant maman, maman, et quand tu seras grande, les aristocrates t'apprenderont a dire: fi,Mallerme»(«Ну да, теперь мамаша, а как вырастешь, — аристократы научат тебя говорить: фи, Малерм!»).

В то время когда явилась к нам бабушка с жандармами, мне было только несколько месяцев, мать держала меня на руках. Она пришла в такое негодование на старуху, что схватила что-то, чтобы бросить в нее, и меня выронила из рук. Я была поднята одним из жандармов и осторожно передана матери. Она рассказывала потом, что не понимала, как я могла уцелеть, потому что пол, на который я упала, был из каменных плит. При вторичном появлении жандармов отец спрятался в пшеницу, которая во Франции растет очень высоко. Но, как кажется, он был обязан своим спасением также и тому, что его не слишком тщательно разыскивали. Таким образом ему удалось спастись от преследований.

В 1802 году отец мой, поддерживаемый протекцией и ходатайством разных лиц, был, наконец, принят на службу Наполеоном I. Мне было два года, и я хорошо помню, как отец отправился в Булоньский лагерь, где получил место казначея во флоте[4]. На нем был голубой мундир с малиновыми отворотами и серебряные эполеты; мундир мне чрезвычайно нравился. К отцу я была привязана до крайности с самых пеленок, и отъезд его врезался у меня в памяти со всеми подробностями.