Первым выбрался на свет военный билет: взят на учет двадцатого июля сорок второго, пехотинцем отправлен под Воронеж, две отметки об отличии в боях; затем уже Сталинград, ранен, вернулся в строй, снова отметки об отличии, еще одно ранение, наградной ТТ от командующего. Комиссован второго февраля сорок третьего. Награжден медалью «За оборону Сталинграда», орденом Ленина.

Сразу после войны пошел учиться на инженера, ведь до нее работал монтажником. Восстанавливал из руин родной город. Оказалось, прибавил в возрасте, сбежав на фронт семнадцатилетним. Четыре похоронки, извлеченные из другого кармана, фотография, несколько писем: родители погибли под бомбежкой, сестра умерла через два года от пневмонии. В пятьдесят пятом из родных не осталось никого, он отправился в Казахстан.

Следующий карман, документы с пометками от «особой папки» до «для служебного пользования», чем ближе к нашим временам, тем секретность ниже. Кажется, его пригласили втихую работать на Тюратаме. Официально он значился монтажником силовых установок в этом казахском ауле, но какие там установки. Через два года замелькало название места работы: площадка 10, изредка именуемая еще «поселок Заря». Затем город Ленинск, который только недавно обрел привычное всем название Байконур. Почтовый ящик с письмами из высоких инстанций тоже менялся — Москва-400, Кзыл-Орда-50, Ташкент-90, — будто писавшие сами не знали, куда отправляют послания: не то в казахстанские степи, не то в небесное далеко. Но адресата они находили всегда.

Истрепанная временем бумажка — характеристика, подписанная Королевым для приема в партию. Пятьдесят девятый год, он уже работал над проектами лунных спутников, в следующем году его повысили, теперь он получил специальность ведущего инженера-конструктора и Почетную грамоту, всего их в кармане, грубо сложенных вчетверо, находилось полтора десятка. Несколько значков, орден Дружбы народов, именные подарки от Мишина и Глушко, новых генеральных конструкторов, последовательно сменивших Королева: за разработку сперва авиационно-космической системы «Спираль», затем многоразового корабля «Буран». Еще фотографии: в начале шестидесятых познакомился с девушкой, работавшей на стендовых испытаниях узлов новых ракет-носителей; два свидетельства о рождении: родился сын Аркадий, через год дочь Елена. Письма: оба покинули отчий дом, сын отправился в Куйбышев, продолжать отцовское дело, дочь — в Харьков, найдя там любимого. К этому времени начались первые испытания многоразового советского челнока — еще одна порция грамот и благодарственных писем. Несколько лет — и труд оказался завершен: «Буран» отправился в первый полет.

Еще два года, и стало понятно: первый полет стал последним. Союз развалился, космос оказался разом не нужным. Старик, тогда уже старик, упорно не выходивший на пенсию, получил бумажку о сокращении, но Байконур не покинул, продолжал работать на стремительно сворачивающихся производствах, его методично гнали, он столь же упорно возвращался, трудовая книжка оказалась заполненной все новыми и новыми метами. Жена не выдержала этой гонки, скончалась в девяносто пятом. Как раз тогда, когда с незалежной Украины пришло последнее письмо, дочь уезжала в Польшу с новым мужем, просила не писать и не искать. Он еще продолжал сопротивляться — и только в начале девяносто седьмого получил окончательный расчет, переехал в Москву, к Аркадию, где тот, уволенный ведущий инженер закрытого НИИ, с женой и двумя детьми подрабатывал охранником нескольких водочных ларьков, принадлежавших бывшему сокурснику, чьи дела шли сперва в гору, а потом, после кризиса, разом закончились. Обоих отловили «братки» или кто еще, с кем уговаривались об отсрочке долга, и расстреляли за городом; тела нашли только весной. Короткая заметка на последней странице «Вечерки».

Квартиру пришлось продать, вжаться в коммуналку, затертая бумажка купли-продажи. Старик снова попытался устроиться на работу, пробовал продавать газеты по электричкам, расклеивать объявления по столбам — всякий раз дело заканчивалось однообразным битьем, о чем свидетельствовали бесполезные заявления в милицию и справки из поликлиники. Он не сломался, стал консьержем в одном из соседних со своим домов, где проработал почти пять лет, попутно выбивая положенные ветерану войны льготы и надбавки. Пришлось дважды ездить в Волгоград, первый раз выписки из архива просто затерялись, и его погнали собирать бумажки по новой. Все их, включая билеты, он вложил в пальто.

И вроде бы все наладилось. Пока Диденко не добрался до последнего кармана. Газетная статья, копия милицейского протокола, результаты судмедэкспертизы. Оба внука, тогда уже пятнадцати и четырнадцати лет, были найдены мертвыми с еще тремя подростками в подвале собственного дома, где они ловили кайф, нюхая пары клея, замотав голову полиэтиленовым пакетом. Тот, кто должен эти пакеты снять, куда-то испарился, все нюхачи погибли. Удовольствие плебеев, буркнул Шевцов, просматривая бумаги и подсовывая мне, я отказался взять хоть одну в руки. Не знаю, что на меня нашло.

Еще одна выписка из медицинской карточки — мать сошла с ума, помещена в психлечебницу, откуда пыталась дважды бежать. Через год скончалась. Старик снова остался один на один со всем миром.

Последним бумагам я не удивился. Летом восьмого, вскоре после войны с Грузией, он поехал в Адлер, купил там «Вальтер», вдобавок к своему наградному ТТ, патронов к ним, тогда это стоило дешево, а ветерану абхазы могли и вовсе подарить оружие и боеприпасы. Проведя неделю на курорте, вернулся. И четыре года ждал.

А сегодня пошел стрелять в красный автобус. Диденко протянул мне пачку, мы закурили крепчайшего табаку и долго молчали.

— Даже не двужильный, — наконец сказал он и искоса посмотрел на меня, поджидая ответ. Я молчал, давясь кашлем, Стасовы папиросы драли горло рашпилем. Уж забыл, что он курит «Беломорканал». А отказаться от протянутой папиросы не мог. Дружили мы крепко, пусть и в давнем прошлом. — Чего ж он так долго ждал?

— Может, рехнулся, — предположил Шевцов, упаковывая вещи старика в пакеты. — Эдак по жизни ломало, еще раньше могла крыша поехать. Вот и вышел за справедливостью.

— Вряд ли тронулся, все взял, тщательно подготовился и пошел, как в последнюю атаку.

— Ну а я о чем? Чего ему иначе дался красный автобус? Кстати, а где его водитель? Ты говоришь, стрелял в лобовое, точно?

Я кивнул.

— Записки у него не было, — запоздало сказал Диденко. — Надо у старика на квартире все осмотреть, может, забыл.

— Для сумасшедшего вполне логично.

— Да не похоже, чтоб рехнулся, — сказал я. Мы перебрасывались одними и теми же предположениями, пока не подошел водитель. По-русски он говорил плохо, к тому же был сильно напуган, но хоть не ранен. Подал липовую регистрацию, на которую Стас не взглянул, и долго путался в словах. Диденко его отпустил и сам пошел осматривать автобус, я потянулся за ним.

Внутри никого, все поспешили уехать. Я только сейчас обратил внимание, что это был не обычный рейсовый транспорт, а бесплатный челнок торгового центра, что возил покупателей до метро и обратно. Все время смотрел на старика, а вот автобус остался без внимания. Странно, ведь автобус красный, а это редкость, чаще бело-зеленые. Сегодня вообще все как то не так.

— Следов пули не нахожу, весь левый перед чист, — наконец объявил Стас. — Ты уверен, что стрелял именно в лобовое?

— Я находился прямо за ним, в четырех шагах.

— Руку в последний момент могло повести.

Спорить я не стал, вместо этого еще раз внимательно оглядел стекла и металл корпуса, на первый взгляд ничего, может, только царапнуло. Стрелял с пары метров, мне отчего-то не хотелось верить, что старик промахнулся. Я уже подошел к стеклам салона, когда Шевцов неожиданно оказался передо мной с внутренней стороны, я вздрогнул и отпрянул. Он усмехнулся, уселся на переднее сиденье, наконец-то взялся За писанину.

— Здесь ни крови, ни пробоин. В молоко.

— Пулю надо найти.

— Ага, вон сзади пустырь, можешь облазить хоть весь, у тебя времени до фига, — за криминалиста влез Стас. — Ладно, сейчас утрясем формальности и сходим в его каморку.