Утром Ульяна позвонила в леспромхозовскую контору, сказала, что Гриша заболел. Там понимающе захмыкали, но Ульяна положила трубку. Незачем их злорадные слова выслушивать, настроение себе портить. Потом сбегала в медпункт, взяла справку для Гриши. Врачиха хоть и посмотрела осуждающе, но справку дала, Ульяну, видимо, пожалела. Ну и пусть, жалость ей не помеха. Она перетерпит, лишь бы Грише помочь. Что ей людские пересуды?

Любовь ей сил придает. Что он там вчера говорил? В бреду, не иначе. Господи помилуй! Мать права, в церковь нужно сходить. Цветок он искал. А она-то подумала! Даже ке подозревала, что муж у нее такой, глупостям всяким подверженный. А может, он с ума сошел? Но об этом Ульяне думать не хочется. С чего ему с ума сходить? Здоровый деревенский мужик, не какой-нибудь хлюпик, напичканный романтикой. Мать нормальная, а отец? Про отца ничего не известно. Надо бы у матери осторожно повыспрашивать. Вдруг это безумие наследственное? По мужской линии передается. Но в это особенно верить не хотелось.

После работы Ульяна зашла в церковь, поставила свечки. И Грише — о здравии, и Галине — за упокой. Помолилась, как могла, истово, страстно, и ушла. Авось и поможет. Потом в аптеку зашла. Купила снотворное. Долго советовалась, чтобы не переусердствовать, самое дорогое взяла. Хоть и нельзя без рецепта, но сжалились, дали.

Гриша дома трезвый был.

— Как ты, Гриш?

— Ничего. Голова болит. Сейчас треснет.

— Я травку заварила. Чай с малиной. Выпей. Меду поешь.

— Давай.

Ульяна развела снотворное, приготовила чай.

— Выпей.

— Что это?

— Лекарство. Медичка дала. Болеешь ведь. Я бюллетень тебе взяла.

— Молодец. И как дали?

— Люди не звери, понимают, что беда.

Гриша, морщась, выпил.

— Гадость.

— Ничего, заешь медом.

Гриша послушно съел ложку. Посидел полчаса, спать пошел. А Ульяна извелась вся, мысль про Гришиного отца ей покоя не дает. Решила к матери сходить, вдруг что расскажет.

Мать Ульяне обрадовалась, как обычно. Захлопотала, чай греть бросилась.

— Я пироги вчера испекла, будешь?

— С чем?

— С грибами и картошкой, твои любимые.

— Буду, конечно, чего спрашиваешь.

— Ну, бери тогда. — Мать отрезала дочери здоровенный кусок.

— Ты меня, как свинку, откармливаешь.

— Ешь, похудела вон как. Кожа да кости. Вы там питаетесь хоть?

— Мам, ну питаемся, конечно. Не с голоду же пухнем. Я спросить кое-что пришла. Про Гришиного отца…

— Про отца? А что про него спрашивать?

— Как он исчез? Куда?

— Зачем тебе это?

— Надо. Наследственность дело серьезное…

— Наследственность? Ты о чем? Думаешь, Гришка в него такой?

— Какой?

— Ну, пьющий…

— Не знаю, расскажи просто, как он пропал.

— Да что рассказывать, жили они с Клавдией нормально. Как все. Ругались иногда, но не более того. Кто же не ругается? Он и не пил почти совсем. На охоту ходить любил, и ружье у него было. Как поругаются, он сразу в тайгу, походит-походит и возвращается. Но в последнее время идея у него одна появилась навязчивая. Клады искал. Как вожжа ему под хвост попадет, так в лес убегает на пару дней, приходит весь грязный, оборванный, руки по локоть в земле, грязь под ногтями, глаза безумные. Все от него как от чумного шарахались, когда он по деревне домой шел. Но ничего, отлеживался, отсыпался, отъедался, и опять как огурец. Клава по первой переживала очень, плакала, а потом успокоилась. Что ж, что странность такая? Все мы со своими причудами. Тем более что он потом долго уже никуда не ходил. Но самое интересное, что все это с ним случалось, когда выпьет. Он знал это, поэтому и не пил. Но все-таки иногда это происходило, и тогда он непременно отправлялся на поиски клада. Прямо одержим этим был. Бес в него вселялся, и он собой управлять не мог. Ну, а один раз не пришел из тайги. Сгинул. Бог знает, что с ним случилось. Мог и в яму волчью провалиться, или еще что… У леса не спросишь. Что ж, Гришка, тоже за кладами собрался?

— Да нет, не собрался пока. Я просто спрашиваю. А клады-то он с чего искать начал? Ну, сидел, сидел, и вдруг — клады… Странно…

— Не знаю, начал, и все. Клавдия все молчала, но как-то подвыпила в гостях и обмолвилась, что про клады мужу сорока сообщает. На хвосте вроде приносит новость. Все посмеялись тогда: зараза и на Клавдию перекинулась, тоже с ума сошла. А она обиделась, встала и ушла. Потом сам Генка, муж ее, кому-то поведал, что иногда просто мочи терпеть нет, пойдет в лес, а каждое дерево ему так и шепчет, где клад зарыт, и птицы о том же стрекочут. И будто понимает он всех, и деревья, и птиц. Мужики у виска пальцем покрутят — и пойдут восвояси. Тем более что в другие время он совсем нормальный человек. И говорит разумно, и работник хороший, и совет дельный даст, ежели кто спросит. Поэтому на причуды смотрели сквозь пальцы. Ну, а потом пропал… Вот вся история. Клава так замуж и не вышла, одна Гришку поднимала.

— Это что же выходит, он сумасшедший был? Отец Гриши?

— Ну, не совсем так, блаженный просто, с идеей этой носился. Так ведь изредка. Ничего, жить не мешало.

— И что, нашел клад?

Мать засмеялась:

— Мне о том не докладывали. Может, и нашел, но доподлинно ничего не известно. А я так думаю, что побегал он по тайге всласть, почудил, а когда хмель из него выходил, он и домой возвращался. Какие клады? Глупость это все… Клады… Разве Клава бы так жила тогда? Уж попользовалась бы чуток, хоть бы и для сына. А насчет наследственности, так Гришка же здоровый! Он и в армии был, медкомиссию проходил, если что-то серьезное, разве бы его взяли? А допиться можно и до того, что черти прямо в доме мерещиться начнут, не только клады. Водка — она даже самых крепких валит. Белой горячкой болезнь называется.

— Да-а, — Ульяна доедала второй кусок пирога, — интересно… Думаешь, дело в водке?

— В ней, конечно, в чем же еще? Он же трезвый клады не искал…

— И то правда. Ладно, пойду. Я свечки, кстати, поставила.

— Вот и умница. Пирогов возьмешь с собой? А то я гору целую напекла, боюсь, не съедим.

— Давай. — Ульяна взяла пакет с пирогами.

Гриша еще спал. Ульяна прибралась немного, стараясь не разбудить. Значит, дело в водке. Что ж, с этим можно бороться. Одному клады мерещатся, другому русалки, каждый по-своему с ума сходит. Допивается то есть.

Прием снотворного был рассчитан на пять дней, больничный дали на три дня, два выходных, итого пять. Гриша ел и спал, вечером сидел на завалинке возле дома, курил и снова ложился. Ульяна ему не докучала. Но потихоньку решила сходить к матери Галины, Надежде, расспросить ее об отношениях Гриши с ее дочерью. Не уверена была, что Надежда будет с ней говорить, но чем черт не шутит? К тому же она-то чем виновата? Что у ее дочери с Гришей было — дело прошлое. Да и в гибели Галины Ульяниной вины нет. Надежда женщина неплохая, должна понять.

Дверь в дом Надежды была открыта. Ульяна вошла, прошла внутрь. Тихо. Стало немного страшно — вдруг как померла Надежда? Болеет ведь.

— Теть Надь, вы дома? — окликнула Ульяна.

Тишина. Ульяна в комнату прошла, на кровати кто-то зашевелился.

— Кто там?

— Это я, теть Надь, Ульяна.

— A-а, Уля, проходи. Нездоровится мне что-то, прилегла вот.

— Может, вам чайку вскипятить? Или лекарство купить сбегать? Скажите…

— Лекарство не нужно, у меня есть, выпила уже. А чайку можно, вскипяти, ноги не ходят, а пить хочется. Мед там есть и сахар.

Ульяна поставила на плитку пузатый чайник, зажгла газ. Синие язычки плотно охватили донышко чайника, и он загудел. Ульяна подождала, пока закипит, заварила с травкой, поставила на поднос мед, чашки и чайник и пошла в комнату.

— Пейте, теть Надь, я там травку у вас нашла, так положила.

— Вот спасибо, а то уж не знала, что и делать.

Пока она пила, Ульяна посмотрела по сторонам. Грязно, пыльно, запущено.

— Вы пейте пока, а я подмету тут у вас. — Не дожидаясь ответа, сходила за веником и принялась за уборку, вымела избу, смахнула паутину из углов, подоконники протерла.