Автор этой книги избегает рассказывать о своем детстве. Но он все-таки написал о нем. Писал ли он повесть? Создавал ли документальную вещь? Ответить на эти вопросы нелегко. Но можно с уверенностью сказать: он написал правду. Он писал боль.

Его собственные мытарства начались, когда ему исполнилось одиннадцать лет. Отца репрессировали. Потом мальчик потерял и мать…

Его сверстники, товарищи по несчастью, так же рано узнали, почем фунт лиха. Иногда им кажется, что только между собой могут они говорить о тех годах, о тех бедах, что люди, не узнавшие в детстве того, с чем пришлось им столкнуться, не поймут их. Отсюда горечь. И автор даже хотел поставить эпиграфом к своей повести строки поэта Геннадия Русакова:

Но память жива. И она потребовала, чтобы человек рассказал о том, что случилось с ним и его товарищами.

Имена мальчишек, которые встречали День Победы в мае 1945-го в ремесленном училище Туранска, вымышлены. Не вымышлены их судьбы, судьбы их родителей, их близких. Страшно порой читать о том, сколько горя и бед обрушилось на каждого из этих детей в годы войны. Комиссарша — одна из взрослых героинь повести (но тоже реально существовавший человек) — говорит своим воспитанникам: «Если собрать воедино лишь ваши биографии, то составится малая детская энциклопедия выстраданных судеб войны». И не только войны, — добавим мы. Сталинские репрессии так или иначе коснулись этих судеб.

Сиротство и беспризорничество начинались для многих ребят еще в конце 30-х годов, хотя автор вроде бы впрямую пишет об этом мало.

Дети видели жестокость, человеческую подлость, грязь и смерть в том возрасте, когда неокрепшая душа должна быть открыта только для радости, чистоты, света, жизни. Не все они уцелели. Но выстояли. Хотя душевное потрясение, душевные раны остались в них навсегда.

Потому и написана эта книга. Здесь только несколько судеб и судьба самого автора, растворившаяся в них. А было таких судеб много, много больше… И ничего не забывший мальчишка, ставший совсем взрослым, седым человеком, обращается снова памятью к тем годам, открывает эту боль современному читателю. Мы тоже должны знать об этом. Мы тоже не имеем права это забыть. И потому взываем: отыщите их!

Недавно прошла гроза.

Юрка хорошо помнит, как разразилась она в самом конце мая. Потом медленно потянулись дни, наступало лето. Зазеленели луга, распушился ивняк, на березовых нитях лопнули почки.

Вода в реке темная и холодная.

Надо с разбегу нырять, а не топтаться в воде, чтобы не дрожать, не зябнуть, не синеть. Побултыхайся и вылезай на берег, там ветерок обдует и солнышко обогреет.

Мальчишки бегали на быструю Лекму, на широкую Чепцу, а кто и подальше, на Убыть. Там рыбачили, загорали и купались вдоволь.

Деревенские мужики ездили или ходили туда на ночь с сетями, ставили донные сачки и морды.

От этого июньского солнцепека с утра парит. К вечеру трескается земля. Рубашка к спине липнет. В полдень успевай спрятаться в тени за оградой и не вылезай. Посохшая травка жестко колет живот, но вставать Юрке неохота. От тишины ко сну клонит.

Собаки попрятались в конурах, в кусты залезли и высунули языки. Деревенские избы, скрытые за палисадниками, смотрят в два-три окна на дорогу. Ленивой трусцой, взбивая копытами пыль, бежит пегая лошадка. В телеге дремлет мужик, бросив вожжи на повозку. Телята у забора отмахиваются хвостами, летают мухи, и жужжат оводы.

Юрке спать вроде бы хочется, а сон не приходит.

Дворов в Ижовке много, а улиц мало, больше переулков да закоулков. Главная улица вытянулась в низине. Дальше за уклоном речка Иж, которая после половодья совсем мелеет. Идти с одного конца Ижовки на другой далеко. В засуху пыли наглотаешься, в непогоду по колено грязи. Но только бы не гроза — она землю перевернет и небо опрокинет.

На базарные дни в Ижовку прибывают десятки подвод. Разноликая и разноязыкая толпа жужжит, перекликается по-удмуртски, по-татарски, по-русски. Женщины в старинных разноцветных одеждах с монетками, похожими на деньги, но на них ничего не купишь. Лошадей привязывают к жердям, столбам и заборам. Съезжаются сюда с небольших окрестных деревень и околотков, потому что Ижовка поболее их и тут есть сельсовет. На большую ярмарку ижовские сами собираются в город. Едут в Яр, оттуда в Глазов или Балезино. Там есть железная дорога, по которой паровозы таскают длинные поезда. Посмотреть бы на них подольше, а то у Юрки в памяти мало что осталось. Так давно это было, как вроде бы до самого рождения. На ярмарку городскую кто как сумеет добирается. Иногда даже автомобиль снарядят. С ярмарки возвращаются дня через два, а то и три, под вечер или под утро. Привозят мануфактуру, кое-что из утвари да по хозяйству и бегают друг к дружке смотреть. Ребятишкам в кулечках доставят городских гостинцев и сладостей, конфет, конечно подушечек, рассыпчатого печенья или пряников с сахарной корочкой. Юрка вспомнит, так сразу слюнки текут. Ярмарки приходятся на конец лета, а то и вовсе на осень, когда уже прошли, отгрохали грозы и льют дожди. Сейчас только начало лета, и, знать, не одна гроза впереди.

В стихах красиво звучит, а наяву не приведись кому испытать.

На полянке загалдели гуси: видно, кто-то спугнул их. Тряско проехал на дрожках председатель сельсовета. Он к дрожкам пуще, чем к родному дому, привязался, привык в них жизнь проживать. Разъезжает на них и зимой, и летом, и в любую погоду.

Председатель сельсовета — толковый мужик, это все знают в Ижовке, да и по всей округе. Редко он не занят делами. Старая папаха заломлена набекрень, чуть прикрывает правое ухо. Выцветшая гимнастерка перетянута ремнями, широкие галифе заправлены в тугие хромовые сапоги. Вот разве что шашки и усов не хватает, а то был бы вылитый Чапаев.

Громко тарахтит грузовая полуторка. Старый автомобиль пригнала своим ходом из города трактористка тетя Рая Марисова. К сельсовету тогда сбежалась почти вся Ижовка поглазеть. Полуторка тарахтела и трещала пулеметным шумом. Некоторые бабы со страху позатыкали уши и попрятались за углом, с опаской выглядывая, как будто машина сейчас взлетит вверх и разорвется. Тетка Марисова гордо сидела в кабине за рулем. Она никому машину не доверяла, сама ремонтировала, чистила, мыла на перекатах огромной мочалкой, словно холила любимого коня. Но как-то доверила деревенским парням рукоятку, и те отчаянно крутили ее, пока машина не завелась, оглушив округу.

— Смотри-кось, рычит, как настоящая тигра.

— В самом деле…

— Тетка Раиса, как назовешь-то моторную лошадку?

Но та не слышит, а мужички разглядывают, шутят:

— Раз так рычит, знать, и имя хозяйкино подходит.

— А что, чем не имя «Раиска»?

С тех пор так и прозвали полуторку «Раиской».

Сначала машина была в диковинку. На бабу-шофера смотреть тоже смех один, но потом ко всему привыкли, и стала «Раиска» такой же неотъемлемой частью Ижовки, как и дрожки председателя сельсовета. Мальчишки на улице, заслышав шум мотора, гонялись за «Раиской». Ныряя в пыль, хватались за задний борт, чтобы чуточку прокатиться. За боковые борта цепляться охотников было мало: колеса близко. От заднего борта кто и оборвется, то в лучшем случае брякнется в пыль, в худшем — коленки обдерет.