Он вошел в зал, похожий на тот, в котором он уже побывал, только намного меньше. Никакого движения, ни единой полоски или пучка света. Открыл дверь в одно помещение, потом в другое. В теплом воздухе плыл легкий запах левкоев — цветы стояли в большой вазе на столе. В одной из комнат он обнаружил еще дымящуюся в пепельнице сигарету. Остановился и начал тихо звать:

— Барышня! Барышня!

Из темноты послышался густой собачий лай. Он открыл дверь в следующую комнату, и огромная, с теленка, борзая бросилась ему лапами на плечи. Думитру инстинктивно посторонился, но вместо страха его охватило чувство безмерной грусти.

С борзой, которая теперь ластилась у его ног, он прошел по темным, покинутым комнатам. На комоде увидел небольшой овальный портрет девушки на фарфоре. Он взял его, подошел к окну и долго рассматривал. Портрет сразу напомнил ему одну из картин Гойи, которую он увидел когда-то давно и не помнил где. На той картине была изображена графиня или герцогиня Солана, что-то вроде этого. Брюнетка с удивленными глазами, с продолговатым лицом стояла, обтянутая длинным платьем, в зале без всякого убранства. Женщина странной, влекущей красоты. Вдруг теплая волна разлилась в груди: девушка была очень похожа на Анну, от нее исходило то же особое очарование, да и черты были очень схожи с Анной. Будто они были сестрами-близнецами. Как это он сразу не заметил этого?

Думитру взял портрет и положил его в карман накидки. Дотронулся рукой до холки высокой борзой, которая почти неслышно ступала по навощенному до блеска полу. Пересек террасу, спустился по лестнице, обошел вокруг дома; собака шла за ним не отставая. Но никого он так больше и не заметил. Все исчезло как сон, только сердце сильно стучало.

На аллее его ожидали Никулае и солдаты. Не говоря ни слова, младший лейтенант встал впереди них и усталым шагом направился к выходу из парка. Еще раз увидел сквозь пелену тумана одинокую статую Дианы и почувствовал нежный запах влажных левкоев и петуний. Борзая следовала за ним на отдалении до конца парка, а потом остановилась, молча провожая солдат взглядом.

Дорога от дождя раскисла, они с трудом вытаскивали ботинки из грязи, оставляя за собой глубокие вмятины. Ветки акаций и ольхи били по лицу, обливая их холодными каплями. Солдаты шли, погрузившись в свои невеселые думы. Туман спустился до самой земли, клубясь вокруг кустарников и пучков травы на возвышениях.

Когда подошли к вершине пологого холма, услышали в кукурузе лязг оружия и сердитую ругань. Часовой окликнул их. Сержант механически назвал пароль, и они пошли дальше. Думитру был мрачен, тяжелые мысли давили на него, усугубляя накопившуюся усталость. Он проскользнул в укрытие, где был установлен НП его роты, по-прежнему сжимая в ладони тот, теперь теплый от его руки и хранивший еще легкий аромат духов, портрет. Да, да! Как сильно она похожа на Анну! И на благородную даму с портрета Гойи! Он улыбнулся при мысли, что это, возможно, одна и та же женщина, повторенная во времени и пространстве неведомой метафизической силой. В какую же из них он влюблен, если он действительно влюблен?..

Он повернул ручку полевого телефона, вызвал командира батальона, чтобы доложить о выполнении задания.

С парапета Думитру смотрел на людей, как будто видел их впервые, удивляясь их перепачканной грязью одежде, их узловатым ободранным кулакам, вцепившимся в оружие. Он видел, как бойцы в напряжении нагнулись над стволами пулеметов, над покрытыми доверху грязью лафетами орудий. Больше половины из них он знал давно: хорошие артиллеристы, многие из них были грамотными — окончили семь классов. В предстоящие дни у него будет время узнать и детальных. «О чем ты думаешь, сержант Констандин?» — в мыслях спросил он командира орудия из новеньких, стройного брюнета с лицом, изборожденным красноватым шрамом от не очень давней раны. «Да о чем я могу думать, господин младший лейтенант? Здесь на фронте мысли людей больше схожи, чем их одежда. То же самое их мечты. Только лицами они отличаются друг от друга. Какое это имеет значение? Вот я, например, думаю, если хотите знать, какая из этих полных воды ям меня ожидает. И как это случится… Я из деревни, всю жизнь работал на земле, и вот вспомнил…» — «И я тоже, я тебя понимаю…» — «Нет, нет, ты меня не понимаешь, то есть я хочу сказать, что только здесь по-настоящему я узнал ее, землю. Узнал изнутри. Столько раз видел ее черную плоть, в которой мы отрывали саперной лопаткой позиции, могилы, я почувствовал ее кровь, ее холодный сок, густой от грязи, собирающейся и превращающейся в месиво под ботинками. Независимо от цели, когда роешь яму, готовишься к смерти!..» — «Ты прав, Констандин, я тоже примерно так думаю. Узнать землю — значит стать с ней единым целым, чувствовать ее тяжесть под собой. Чувствовать, что она тебя чувствует, сделать так, чтобы она почувствовала, что ты ее чувствуешь. Какого черта, да простит меня бог, мертвых закапывают в землю?! Почему они не взлетают, почему господь бог не берет их к себе, или почему они, скажем, не тают в лучах солнца? Нет, их нужно вернуть земле, будто для того, чтобы начать все заново. Как семя. Так и есть, только тогда ты сумеешь узнать землю. И когда подумаешь, что ты ступаешь по ней весь день, роешь ее, плюешь на нее, а она принимает тебя, терпеливо ожидает и безмолвствует. Не отрекается от тебя».

«А ты, солдат, о чем думаешь? Будто Стан твое имя, как у отца, или Стэнеску. — Солдат стоял, прислонившись к дереву, и чистил ногти острием штыка. Он был маленького роста, с круглым лицом и толстыми губами. — Ты смешлив, и в голове у тебя, наверное, только…» — «Так вот, командир, я думаю о Бэдине, что позавчера во время атаки бежал вперед во весь опор с оторвавшейся подошвой у ботинка, скрежеща зубами и ругаясь на чем свет стоит. Я видел в подзорную трубу, как он бежал и подавал рукой знаки, чтобы остальные бежали за ним. Останавливался, другие вокруг него бросались на земле. «Эй, Бэдин, ложись, а то продырявят тебя фрицы!» — кричал ему я, господин младший лейтенант, но он бросил несколько гранат, потом прыгнул в окоп и больше не вышел. Я долго ожидал. Кончилась атака, собирали убитых и раненых, а его нигде, будто сквозь землю провалился. Может, его накрыло землей, когда ударила артиллерия? Я все же пошел искать в окопах, но он точно сквозь землю провалился, нигде не мог найти его, а ведь он был длинный-предлинный. «Э, Стан, — говорил он мне, — тебе нужна жена, как я, чтобы ты мог есть из ладони, как жеребеночек». «Нет, это тебе нужна такая жена, как я, чтобы тебе подавала все снизу, а тебе не приходилось бы пригибаться». Так вот, какой уж он длинный был, проглотила его та яма. Ведь, как ты ни прыгай вверх, все равно на землю упадешь, от этого не упасешься. Потом, черт его знает, болтал один кавалерист, будто бы мертвые, зарытые далеко от дома, возвращаются через землю в родные места, уж не знаю каким путем, не могу вам объяснить, я и в школе был не очень-то силен…»

Ветер громоздил бродячие облака в центре небосвода. Противник начал артиллерийскую подготовку, перед позициями второй роты снаряд расколол надвое ствол старой акации, которая медленно осела на две стороны, будто открывалась небу. Расчеты разбежались по орудиям.

— Никулае, Никулае, — кричал Думитру в телефонную трубку, — давай быстро данные, мы сейчас найдем на них управу, если они вздумают атаковать!.. Так, так, дистанция семьсот пятьдесят, угол двадцать шесть…

— Так им! — пробормотал рядом солдат, откидывая назад каску большим пальцем. — Мы им покажем.

Вражеская артиллерия вскоре прекратила огонь, залаяли пулеметы, и три роты противника выскочили из траншей, пошли в атаку. В телефоне слышался голос Никулае.

— Заградительный! Огонь! Огонь! — кричал Думитру.

Земля дрожала от залпов 120-миллиметровых. Ах, земля! 81-миллиметровые сместили угол на два градуса вправо и бабахнули. Думитру охрипшим от крика голосом подбадривал:

— Молодцы! Еще! Еще! Хорошо. Гитлеровцы остановлены, прижаты к земле. Трех пулеметных гнезд как не бывало! Снаряды, быстрее! Держи лошадь, видишь, перепугалась, чуть не трахнула меня копытом. Еще немного, и мы их прикончим!