Потом вышел, ступая на носки, на крыльцо. Холодным светом зари окрасились окружающие холмы. Посреди двора он остановился, посмотрел вокруг и направился на кухню, где Никулае развел огонь в печке и стоял, задумчиво глядя на пламя. Из заднего кармана брюк Ион извлек еще одну, тоже плоскую, бутылку трофейного немецкого коньяка и принялся откручивать пробку.

— Надо же, какую штуковину раздобыл! — удивился Никулае. — Ты что, снюхался с фашистами, это они тебе коньяку дали? Или занимаешься махинациями, проныра?

— На, выпей! — сказал Ион вместо ответа, протягивая сержанту бутылку.

Никулае обтер горлышко ладонью, глотнул разок, закашлялся и нагнулся с бутылкой в руке. Лицо его раскраснелось.

— Силен, черт его дери! Из тех, что пьют генералы…

— Не очень-то ошибаешься, господин сержант, — смеясь и приглашая его отпить еще, сказал Ион. — Мне дал ее господин лейтенант из штаба дивизии, тот, что дружит с нашим младшим! Ну, и теперь я вор?

— Вор, раз воруешь яйца из-под курицы, — ответил Никулае снисходительно. — Но ты пришелся ко двору…

— А разве не так?

— Так, так. Ион, — сдался Никулае, сломленный напором ординарца.

— Так говорит и наш командир, — добавил Ион, заворачивая пробку. — Ну, Ион, ты настоящий хозяин, говорит, А я ему говорю, что так приучен, иметь про запас, не тратить все зараз… А об этом письме что скажешь? У, какой запах! Наверное…

Он медленно достал из кармана голубоватый конверт, которым сначала провел у себя под носом, причмокивая, затем помахал под носом у Никулае. Сержант подскочил как ужаленный, чтобы выхватить у него письмо из рук.

— Ты не мог сказать мне с самого начала? — набросился он на Иона, сумев в конце концов завладеть письмом.

В печке под плитой мирно попыхивал огонь, распространяя запах свежего дерева и отбрасывая блики на темные стены. С улицы доносились голоса. Солдаты проснулись и сновали в сарае, во дворе. Окончательно рассвело. Подойдя к двери, чтобы было лучше видно, Никулае раскрыл конверт и начал читать. Письмо было от Паулины.

— Видишь, Митря? — спросил Никулае младшего лейтенанта, показывая на группу крестьян, пробиравшихся по улицам села. — Э, крестьянин ни на что не годен, если его оторвать от дома и двора… Вся сила крестьянина в земле, которая его взрастила.

Думитру внимательно посмотрел на друга и по выражению его лица понял, что и тот получил письмо из дому. Он не хотел начинать разговор о вестях, которые сообщали их избранницы, хотя и думал, что письмо, присланное Никулае, очень похоже на полученное им самим.

Молодая крестьянка с белым как молоко лицом подошла к ним, покачивая бедрами, и, с трудом преодолевая свою застенчивость и беспокойство, заговорила.

— Здравствуйте, — обратилась она к ним вполголоса. — Можно ли нам вернуться к себе домой?

— Где ваш дом, женщина? — спросил ее сержант, прежде чем Думитру успел раскрыть рот.

— Хм, здесь, за холмом…

— Тогда вам нельзя пока, — ответил Думитру с грустным выражением на лице, покачав головой. — Не знаю, что вам посоветовать…

— Ну тогда мы побудем тут, пока все закончится. Долго еще, как вы думаете? Когда вы их прогоните из нашего села?

— Думаю, завтра все будет в порядке, — снова вступил в разговор Никулае. — Ночью мы их опять турнем.

А пока можете оставаться здесь, в селе. Тут много пустующих домов, можете выбирать…

— Как это мы можем расположиться в чужом доме? Боже избавь! — удивилась женщина и задумалась. Потом после короткой паузы продолжала: — Ничего, поспим в наших кэруцах… Ну, всего вам доброго!.. Да поможет вам господь бог!..

Думитру и Никулае смотрели ей вслед.

— Возвращаются в свои дома, бедные, — пробормотал Никулае, глядя на женщину, которая уходила все дальше и дальше по вымощенной камнями улице.

Он без охоты затянулся толстой, плохо скрученной цигаркой, между пальцев просыпался черный табак.

На дороге, напротив церкви, показался воз, запряженный волами и нагруженный домашним скарбом. На самом верху, на вещах, сидели дети. Рядом с быками шли пятеро крестьян и две женщины. Воз остановился напротив того места, где раньше была расположена батарея, и люди стали рассматривать черные, перепачканные маслом ямы. Один из крестьян ударил ногой по длинной гильзе от снаряда, валявшейся на дороге, чтобы не мешала проезду.

Над домами из труб начал виться легкий дымок, из ближайшего дома донесся до них запах приготавливаемой пищи.

Солдаты вывели во двор лошадей, возница тянул животных под уздцы, те упирались. Остальные солдаты расчетов тащили по очереди части разобранных горных орудий, чтобы навьючить их на лошадей.

— Приготовиться к походу! — приказал младший лейтенант, и люди зашевелились быстрее.

Лошади били копытами, солдаты бегали, наталкиваясь друг на друга, что-то выкрикивая. С боковой улицы, ведущей в поля, пришел один из ефрейторов, неся плетеную корзину, полную помидоров, огурцов и слив. Его быстро окружили солдаты, и через минуту корзина опустела.

Ветер усилился, на небе начали собираться черные тучи, будто небо на кого-то разгневалось. Через несколько минут пошел дождь.

Крупные капли падали косыми волнами, выстукивая дробь по крышам, прорывались на землю сквозь по-осеннему оголившиеся деревья.

Далеко в стороне передовых позиций разорвалось несколько снарядов. Над селом пролетели два румынских самолета, направляясь туда же.

Вскоре узкая улица, разделяющая дома по обе стороны, наполнилась солдатами, лошадьми, кэруцами. У людей не было желания разговаривать, они выполняли все почти автоматически, как давно заученный ритуал. Походные сборы стали составной частью солдатского существования. На войне человек не останавливается надолго на одном месте, если только это не последний его приют, и поэтому родина, край, где он родился и вырос, откуда призвали его в армию, на фронте воспринимается острее, ближе.

На раскисшей от дождя дороге лошади напрягались, кэруцы ехали рывками, вьюки с орудиями болтались из стороны в сторону. За день до этого Думитру получил из дивизии два 75-миллиметровых противотанковых орудия вместо разбитых. Теперь в роте было все полагающееся ей вооружение.

Люди шли не в ногу, погруженные в раздумья. Дождь почти перестал, иногда сквозь серые плотные облака пробивалось солнце. Где-то справа, у Байя-Маре, стихала длившаяся почти все утро канонада. Перед домом, мимо которого они проходили, ворота медленно поворачивались от ветра на одной петле и скрипели. Стекла в окнах домов были выбиты, где-то в глубине тоскливо выла собака, возможно забытая на цени и не кормленная несколько дней, стая ворон летела низко над кукурузным полем рядом с дорогой.

Сержант Констандин сидел на зарядном ящике и сумрачно смотрел вперед. Его большие кулаки помимо воли сжимались, когда солдаты подъезжали к селу, начинавшемуся большим сливовым садом. Это было его село, и опасения за свой дом, оставшихся родителей буквально парализовали солдата. Старые сливы слезились струйками янтарного желтого клея, а между деревьев нежился под последними каплями дождя еще зеленый бурьян. Словно проснувшись, подул сильный ветер, стряхивая капли со слив, под которыми несколько солдат собирали фрукты; они съежились, застегнули мундиры. Становилось все холоднее. Думитру только теперь отвязал от луки седла накидку и надел ее на ходу, отпустив на мгновение поводья. Почувствовав свободу, серый жеребец свернул к обочине и начал щипать верхушки травы.

Через несколько сот метров дорога поворачивала на запад и входила в хутор. Констандии поднялся с ящика и с жадным любопытством рассматривал нагромождение убогих домов внизу, в долине. Скирды соломы, оголившиеся деревья, дырявые, покрытые мхом крыши из черепицы или дранки. Он соскочил с зарядного ящика, взбежал на кучу справа от дороги и стал вглядываться в открывающийся внизу вид. Возница смотрел на него с недоумением, потом понукнул лошадей. Сержант остался стоять неподвижно. Через некоторое время он спустился с кучи и побежал догонять колонну. Запыхавшись, пробежал мимо орудий и остановился лишь у стремени лошади, на которой ехал младший лейтенант.