К концу рамадана чувствуется всеобщая усталость. Люди хотят вернуться к обычному течению жизни, но общей даты окончания поста, связанного с фазами луны, нет. Установить точные сроки могут только высшие мусульманские авторитеты. В разных странах они действуют по-разному. На базарах не выключают радиоприемники, светятся экраны телевизоров.
— Ну что, весть пришла? — спрашивают озабоченно. Всем важно знать: завтра еще один, последний, день рамадана или большой праздник Ид аль-фитр — ведь продукты для праздничной трапезы уже закуплены.
— Нет вести, — отвечают. — Правда, в Каире объявили, что Ид аль-фитр завтра.
— То в Каире… А у нас?
— Нет вести. Но в Сане объявили на завтра Ид аль-фитр.
— То в Сане… А у нас?
И наконец, вечерний базар облегченно вздыхает: завтра праздник!
Бедуины не всегда соблюдают пост. Если их упрекают за это, они отшучиваются: «У нас круглый год рамадан, ведь еда наша — солнце, а питье — ветер!» Многое понял я о кочевниках-арабах благодаря своему старшему другу — Абдаллаху, бедуину из иракского племени шаммар-джерба, имеющему девять братьев-бедуинов и прочую несчетную родню по восходящей и нисходящей линиям.
Я был гостем Абдаллаха у него на родине.
— Ахлян! (Добро пожаловать!) — приветствует он меня.
Мы с ним стоим у входа в знаменитый лейпцигский погребок Ауэрбаха, где происходила одна из сцен «Фауста» Гёте. Здесь Мефистофель ввел своего подопечного в компанию гуляк-студентов, спел им озорную «Блоху», извлек из досок стола фонтаны изысканных вин, обернувшихся огненными языками, и улетел вместе с Фаустом к ведьмам на гору Брокен. В память об этой истории поставлена бронзовая пара — лукавый Мефистофель в трико и задумчивый доктор Фауст в широкой мантии. Бронза черная, но левый башмак у доктора горит золотом. Мимо проходит парень в джинсах и рукавом свитера проводит по сияющему металлу.
— Добрый день, доктор Штайн, — здоровается он с Абдаллахом.
— Наш местный обычай, — объясняет тот, кивнув юноше. — Чтобы хорошо сдать экзамен, студент должен почистить башмак доктору Фаусту.
Он знает, что говорит: сам кончал Лейпцигский университет, специализируясь по этнографии народов Ближнего Востока и Северной Африки. Того, что он повидал в жизни, хватило бы не на одного человека. Ведь доктор Лотар Штайн, директор Лейпцигского музея этнографии, сын пекаря из пригородной деревеньки Мелькау, и впрямь полноправный член арабского племени, кочующего в пустынях Ирака и Сирии! Он был усыновлен бедуинами, получив новое имя Абдаллах (дословно «раб Аллаха» или просто человек) и массу новых родственников в придачу. Но произошло это не сразу.
Сначала правительство ГДР направило Штайна в Судан, чтобы пополнить коллекции Лейпцигского музея этнографии, почти целиком уничтоженные во время второй мировой войны. Потом — аспирантура в Институте имени Юлиуса Липса при Лейпцигском университете и другой университет — Багдадский; усиленные занятия арабским языком. И только после этого он отправился к бедуинам и стал своим в племени шаммар.
Лотар Штайн улыбается:
— Нельзя быть гостем у бедуинов много месяцев подряд. Обычай пустыни заставляет их ежедневно резать барашка и устраивать торжественную трапезу. Гость входит — все поднимаются с ковра, гость выходит — опять все встают. Гость кончил еду, и сотрапезникам далее вкушать пищу не пристало. Все это очень накладно. Куда проще принять гостя в племя и подарить ему десятка два овечек. Кстати, за эти долгие годы — а прошло уже более двадцати лет — мои овечки, должно быть, превратились в порядочное стадо!
Приятно, когда о себе самом говорят с юмором, но совершенно ясно, что гостеприимные и гордые шаммары руководствовались не только соображениями экономии. Прежде чем принять свое решение, они целых две недели присматривались к чужеземцу. Понадобилось выдержать не один экзамен, чтобы Лотар стал Абдаллахом. Вот как писал об этом он сам:
«Разумеется, бедуины принимают в свои ряды не каждого. Предварительно он должен подвергнуться хотя и незаметным, но очень серьезным испытаниям. Я должен был участвовать вместе с ними в скачках без уздечки и стремян, я стрелял по мишеням — жестяным банкам, расставленным в песках пустыни. Каждое попадание вызывало ликование, в особенности у женщин и детей, которые издали наблюдали за всем происходящим. Во время сильных песчаных бурь я помогал крепить шесты в большой палатке вождя племени. Это требовало предельного напряжения физических сил… Наконец настал день, когда собравшиеся у лагерного очага старейшины пригласили меня в свой круг, и главный шейх (или „шейх шейхов“, т. е. „вождь вождей“. — М. Р.) обратился ко мне с торжественными словами: „Перед лицом собравшихся здесь лучших людей я нарекаю тебя именем Абдаллах и как своего сына присоединяю тебя к моим сыновьям. В знак моего благоволения прими этого жеребца…“ Прежде чем я успел разглядеть коня, шейх шейхов шаммаров поднялся со своего места и трижды поцеловал меня. Нас окружили собравшиеся, некоторые в знак радости стреляли в воздух. В этот момент я не только получил звучное имя Абдаллах Мишан аль-Файсал ибн Ферхан ибн Сфук ибн Фарис ибн Хмейди ибн… но одновременно приобрел и девять братьев, шестнадцать сестер, двенадцать дядей, а кроме того, бесчисленное количество двоюродных братьев и сестер».
Обойти обременительные требования бедуинского этикета, связанного с приемом гостя, помог шаммарам древний обычай, который этнографы называют адопцией, или адоптацией: бедуины издавна усыновляли иноплеменных мальчиков и молодых холостяков. Хорошо, что в начале шестидесятых Лотар был еще не женат.
Затем… затем были разные арабские страны — неоднократные поездки в Египет и Судан, путешествие в Ливию, в Демократический Йемен. Но сильнее всего доктора Штайна все-таки поразил Судан с его невероятной смесью языков, лиц и нравов. По просьбе суданских властей он создавал секцию этнографии Национального музея в Хартуме — по существу первый этнографический музей этой страны. В поисках новых экспонатов он совершил сказочное путешествие — с чинного мусульманского севера в горы южной провинции Кордофан, куда еще не проник ислам, где население разводит тощих пятнистых свиней и обнаженные шоколадные красавицы подносят гостю хмельное пиво в крутобедрых тыквах — калебасах.
— Я с трудом удержал моих мусульманских помощников от панического бегства: настолько эта картина противоречила установлениям ислама, — вспоминает Штайн.
Несколько лет назад, когда он шел по галдящей на все голоса улице Каира, из пестрой толпы окликнули:
— Абдаллах, ты?
Оказалось, земляки — сородичи из племени шаммар. Штайн рассказал им о своей работе, о том, что его новая книга о кочевниках пустыни выходит в Москве под названием «В черных шатрах бедуинов».
— А в Москве есть бедуины? — спросили его.
Вопрос вовсе не праздный. Многие арабы-кочевники понимают, что их традиционный образ жизни не вечен, что решительные перемены рано или поздно произойдут. Какие перемены? Что их ждет? Можно ли перейти на оседлость, не поступаясь обычаями предков? Вот почему сынов арабских пустынь живо интересует опыт их собратьев из разных уголков земли: как это происходит там?
Кочевников-арабов называют по-разному. Во-первых, «бедуины», или «жители пустыни», во-вторых, «люди домов из волоса» из-за их черных шатров, полотнища которых ткутся из козьей шерсти. Есть много других устойчивых эпитетов и метафор — одна из них, уже знакомая нам, отлично передает подвижность и стремительность всадников пустыни — «пьющие ветер».
Во II–III веках нашей эры в Аравии появились удобные лучные седла для верблюдов: огромные пространства стали доступны для летучих бедуинских отрядов — верблюжьих и конных, резко возросла и их скорость. Кочевники — скотоводы и воины — превратились в грозную силу, с которой не могло не считаться оседлое население, занимавшееся пашенным земледелием в долинах, оазисах и на горных террасах.
Этнографы часто говорят, что жители Передней Азии и Северной Африки в хозяйственно-культурном отношении входят в сложную «оседло-кочевническую систему». Это выражение должно подчеркивать взаимозависимость оседлых и кочевников. И действительно: оседлый получал от кочевника верховых и вьючных животных (транспортные средства, как сказали бы мы сегодня), шерсть, кожи, мясо, а также опытных «лоцманов пустыни» — смелых и выносливых воинов. Кочевник, в свою очередь, зависел от городского рынка, от продуктов оседлого ремесла и сельского хозяйства. А сколько переходных типов, сколько оттенков между двумя полюсами оседло-кочевнической системы, сколько вариантов «полуоседлости» (когда кочевое хозяйство имеет подсобное значение) и «полукочевничества» (когда второстепенный характер имеют оседлые занятия)!