— Значит, не я виновата? — Марта с надеждой подняла глаза на доктора.

— И вы тоже. И я. И все вместе. Потому что смирились и сложили лапки. А надо действовать.

— Чего уж теперь, — скривилась Марта. — Теперь ничего не изменишь. Но неужели так и не дадите никакого совета?

— Дам, — сказал Вальк, прикладывая к серому тельцу девочки метровую ленту. — Мы должны одинаково любить и Астрик, и Гастрик, ибо еще неизвестно, кто из них лучше.

В отличие от жены и доктора Валька Артур Баат не считал, что в дочери заключены две личности. Ее метаморфозу он воспринимал как своеобразную смену одежды, под которой одно и то же тело. Но, как и Марта, называл девочку по-разному, в зависимости от ее облика, и ровно относился к обеим ее ипостасям.

С рождением ребенка в семье Баат многое круто изменилось: не только появились пеленки-распашонки, игрушки-погремушки, супруги вдруг по-новому взглянули на свое житье. Дело в том, что условная черта, разделившая Асинтон на две враждебные зоны, проходила через их квартиру: гостиная и кухня оказались на половине асинтонов, то есть поклонников аса Интона, а спальня примыкала к территории аселюбов. Этому обстоятельству главная городская газета однажды посвятила целый разворот, рассказывая о том, как граница, разделившая квартиру, повлияла на поведение Марты и Артура. По вечерам, усаживаясь в гостиной, расположенной на территории асинтонов, супруги дико хохотали над мифической Асей, в чьи музейные туфли-мыльницы, точно в священную реку, спешила ступить каждая школьница-аселюбка. Но стоило Марте и Артуру перейти в спальню, как у них слезы наворачивались на глаза при мысли о страшной участи Аси, запечатленной в старинных хрониках: пока ас Интон — если его, конечно, не придумали асинтоны — выписывал в небе самолетом любовные кренделя, продавщица Ася гибла то ли в аэрозолях от насекомых, то ли под колесами собственного автомобиля, внезапно сошедшего с тормозов.

Теперь же ни ас Интон, ни Ася не волновали супругов, на чью долю выпало тяжкое испытание — быть родителями столь редкостного ребенка. Они перестали принимать гостей, отвечать на телефонные звонки, замкнулись, отгородились от общества и всякого поползновения дотошных газетчиков разнюхать подробности их семейного несчастья. В доме поселились печаль и тишина, нарушаемая лишь детским захлебывающимся плачем. Работу над диссертацией Артур Баат забросил. Теперь его интересовала не Пятая Галактика, а собственная дочь, он занялся изучением влияния планет на ее организм и четко уловил зависимость ее облика от того, какое созвездие работает в данный час. Так от девятнадцати до двадцати одного часа, когда особенно сильно шла энергия от созвездия Тельца, он включал некогда подаренный ему изобретателем Сильвобруком магнитоид, и кроватка дочери попадала в зеленую магнитную сферу, которую пронизывали спирали желтого цвета. Зеленую сферу сменяла фиолетовая, затем белая. После такой промывки энергией Баат надевал на темечко ребенка шлем с рожком антенны и через незаросший еще родничок девочки соединял ее с добрыми силами космоса.

Марта недоверчиво следила за манипуляциями мужа, но не смела возражать, поскольку Гастрик стала уравновешенней, Астрик же удлинила свое присутствие минут на двадцать в каждое превращение. Но к пяти месяцам родничок плотно закрылся и ни сферы магнитоида, ни антенна ничего уже более не изменяли во внешности и поведении девочки. Но Баат не сдался. Его заинтересовала психика ребенка. Он зарылся в груды книг и справочников по психиатрии и психологии и выяснил, что наукой давно зафиксированы шизоидные феномены присутствия в одном человеке двух и более личностей, которые порой и не знали о существовании друг друга. Теперь и он уже не сомневался в том, что в девочке странным образом уживается два человека, две души. Однако со временем выяснилось, что Астрик и Гастрик были знакомы. Когда девочке исполнилось одиннадцать месяцев, она уже вовсю болтала, интересуясь не только названием города, но и многими другими вещами. Однажды она ошарашила Марту таким вопросом:

— Почему ты целуешь Астрик чаще, чем меня?

— Откуда ты взяла? — растерялась Марта.

— А я чувствую, — сказала она, не умея объяснить происходящее с ней.

Родителям еще более стало не по себе, когда Гастрик заявила, что желает гулять во дворе и на улице, как и Астрик.

— Почему только ее берете с собой в город, а меня нет? — спросила она с обидой. — Я тоже хочу видеть людей, машины, дома. Это же так интересно!

— Да, но раз ты говоришь об этом, значит, все это видишь? — опешил Баат.

— Вижу. Но не очень хорошо, а будто из темного чулана.

Это было открытием для супругов. А малышка продолжала:

— Я знаю — я некрасивая. Зато Астрик куколка. Но мне тоже хочется выходить на прогулки.

— Мы думали, что вы — одно и то же, — пробормотал Баат, мысленно хватаясь за голову от такого поворота событий. Что там говорить, они стеснялись своего маленького уродца и показывались с дочкой лишь в часы ее превращения в очаровательную малышку, которой прохожие любовались.

После такого заявления Марта и Артур, превозмогая неловкость, боль и ужас, решили вывезти на люди и Гастрик. Ходила она еще плохо, поэтому Марта усадила маленькую страшилу в коляску и хотела было опустить защитное стекло, чтобы девочка не очень бросалась в глаза, но малышка расхныкалась, кривя в гримаске свой рот лягушонка: «Не хочу!»

В тот день было пасмурно, зябко. Пропитанный смогом, город плавал в грязи, размазанной колесами автомобилей. Лучше было бы в эту слякоть сидеть дома, но супруги, не сговариваясь, решили именно в такую погоду выйти с Гастрик. Каждый подспудно надеялся, что это отобьет у девочки охоту вылезать из дому, да и прохожие в эту сырость торопятся домой, не обращая ни на кого и ни на что внимания. Но все вышло не так, как им хотелось. Гастрик пришла в восторг от смены обстановки, то и дело высовываясь из коляски, угрожая шмякнуться об асфальт. Она корчила рожицы, издавала громкие мычащие звуки, и прохожие оглядывались на нее, столбенея от ужаса при виде такого безобразного дитя.

С суровыми лицами шагали молодые родители рядом с коляской, и реакция горожан все более приводила их в ярость.

— Асинтон, Асинтои, — лепетала Гастрик, вертя головой с выпученными глазами. — Что такое Асинтон?

«А и впрямь, что это такое?» — горько думал Артур Баат, толкая перед собой коляску с дочерью и стараясь не смотреть в лица встречным.

Заморосил дождь. Марта наконец запихнула Гастрик поглубже на сиденье и опустила дымчатое стекло. Но едва она проделала это, как на другой стороне улицы увидела давнего друга семьи, изобретателя Сильвобрука. Долговязый, в заляпанном машинами плаще, он перебежал дорогу и, сграбастав Марту и Баата в объятия, сообщил, что они совершили перед ним преступление по статье семьдесят пятой: не позвали на день рождения своей очаровательной дочурки, которую он и видел-то всего раз, в шестимесячном возрасте. Он нагнулся к коляске, поднял стекло и замер. Щеки его пошли красными пятнами. Однако нашел в себе силы перебороть минутный шок и хрипловато загулькал, засюсюкал над малышкой. Затем поднял глаза на Марту и Артура:

— Кто это? Что с ней?

— Наша дочь, — бесстрастно сказала Марта.

— Дочь, дочь, — пропищала Гастрик, барабаня по вновь опущенному Маржой стеклу.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Сильвобрук и, утопив тощую шею в поднятом воротнике плаща, неловко улыбаясь, раскланялся с супругами и исчез в потоке автомобилей, застывших перед красным светофором.

— Как объяснить людям все это? — глухо сказала Марта, помогая Артуру спустить коляску с тротуарного бордюра. — Доктор Вальк вчера поинтересовался, многие ли досаждают нам своим любопытством. Я не сказала ему, что о Гастрик пока никто не знает. Ну а теперь…

— Почему бы не сделать вид, что у нас двойня? — как бы спросил самого себя Баат. — По сути так оно и есть — я все более убеждаюсь, что это не один человек.

Весть о том, что год назад у Баатов, оказывается, родились двойняшки, но одна из дочерей ужасно уродлива, поэтому родители прячут ее, быстро разнеслась по городу. В «Вечернем Асинтоне» вскоре появилась крикливая статейка под заголовком «Сколько детей у Баатов?». Заканчивалась она вопросом: «Интересно, какой половине дома принадлежит каждая из этих девочек? Ведь через него проходит пограничная полоса, разделяющая город на две зоны».