Белый Куст хотя и ощущал себя частью Рифа, держался самостоятельно, может, потому, что рос на небольшом возвышении и первым замечал какую-либо угрозу Рифу. Чуть поодаль от Белого Куста, крепко вцепившись в скалу, располагался Огневик с эффектно раскинутыми ветвями. Вот кто не даст себя в обиду, уколет, обожжет всякого, кто посягнет на его жизнь. И хотя сам Белый Куст был беззащитен, однако всегда чувствовал свою роль часового, день и ночь стоящего на страже. Частица мощного Рифа, он, однако, находил свое сходство с одинокой, ни от кого не зависимой актинией, похожей на пышный цветок, или с фунгией, этим гигантским полипом, чья грибовидная шапка сиротливо маячила перед ним на песке.
Днем, когда лагуна скудно освещалась солнечными лучами, Белый Куст отдыхал в горизонтальном положении, удобно пристроившись на грунте. Но и подремывая, был начеку, ибо то и дело сюда заплывали непрошеные гости, и нужно было узнать в них врагов, друзей или просто любопытствующих. К тому же обеспечивать все клетки своего тела планктоном, чтобы поддерживать в нем жизнь. Наблюдая за резвыми рыбешками, коньками, ежами, Белый Куст испытывал нечто вроде сожаления о невозможности сорваться с места и ринуться в путешествие. Собственная окаменелость, малоподвижность раздражала, надоедала, и порой приходила крамольная готовность отколоться от Рифа, хотя он знал, что ничем хорошим это не кончится. Ночью рыбы зажигали разноцветные фонарики, светились моллюски, мелкие червяки, мягкий голубоватый свет испускали растения, и Белый Куст медленно поднимался с грунта, расправляя перышки на своих ветках. Вот и все движение. Зато можно увидеть, как иглокожая Морская Лилия устремилась к Огневику, но, еще не коснувшись его, отпрянула от ядовитого жжения и поплыла в его сторону. Белый Куст напрягся, однако не в силах оказался сбросить с себя нахалку, когда та вцепилась в него короткими усиками. Впрочем, пусть сидит, особого вреда не сделает, разве что слегка примнет его перышки. Зато можно будет узнать о новостях в окрестностях лагуны, не шастают ли вблизи коварные звезды или сверлящие губки, в чью пасть попала очередная медуза, кокетливо и неосторожно распустившая яркую юбочку, не состоялся ли марш лангустов, от которых приходят в ужас моллюски, или услышать старую басню о том, как губан чистил мурене зубы, а ей вдруг захотелось слопать его. В этот раз Морская Лилия была чем-то озабочена и поведала лишь короткую историю об Актинии: как ни с того ни с сего та убила своими страшными щупальцами окунька. Белый Куст содрогнулся, он никогда не убивал, и подобные истории приводили его в ужас.
Отдохнув, Морская Лилия отправилась по своим ночным делам, а Белый Куст стал нести обычный дозор. Неожиданно его привлекло какое-то шевеление слева. Не сразу удалось разглядеть, что там. Мелькали огоньки юрких рыбешек, тихо колыхались в темноте травы подводных лугов. И все же многообразная жизнь лагуны, где ежеминутно кто-то кого-то пожирал, а кто-то рождался на свет, нарушалась чем-то непонятным, упорно надвигающимся со стороны темного утеса. Поначалу Белому Кусту почудилось, что это сам утес вдруг оторвался и двинулся к нему, но потом он разглядел огромного осьминога. Однако вскоре выяснилось, что опасность исходит вовсе не от него, а от существа во много раз меньшего, чем это, Многолуч подкрался исподтишка, и Белый Куст заметил его, когда тот больно вонзил свои смертельные шипы в мягкую часть его плоти. Самая коварная особь среди морских звезд, Многолуч был беспощаден, и надо было ожидать, что он приведет сюда полчища своих собратьев, чтобы уничтожить не только всю колонию, но и Риф, это могучее сообщество множества жизней. Выдержав первый натиск десятка ядовитых иголок, Белый Куст сделал невероятное по своему напряжению усилие, стал заваливаться набок, подминая под себя хищника и чувствуя, что сам медленно отрывается от Рифа. Не успел Многолуч опомниться, как оказался раздавленным под тяжестью упавшего на обломок скалы коралла. Течение подхватило смертельно раненный Белый Куст, но прежде, чем вдребезги быть расколотым об утес, он успел осознать, что все-таки защитил Риф и что так не хочется навсегда исчезнуть в черной бездне…
Астрик зачарованно просмотрела мыслефильм, переданный Ватриной и, когда он закончился, с жаром сообщила: не видела ничего подобного! У папы с мамой какие-то скучные истории из серии их знакомства или неинтересные случаи из их детства. А тут — будто я сама превратилась в Белый Куст, и было так боязно, когда появился Многолуч, и не хотелось умирать. Занимательней всех сказок голографа.
Ватрина не стала объяснять, что увиденное — вовсе не сказка, а нечто бывшее с нею — девочка еще мала, не поймет. Но пусть складывает в тайничок своей души одну за другой жемчужины ее ожерелья, которые теперь одну за другой придется снимать с нитки и рассматривать вместе с этой малышкой.
Через неделю она опять защелкнула браслет на тонком запястье Астрик, а на свой морщинистый лоб надела металлический обруч, проводки от которого шли к «Оку» и, поудобней усевшись, вновь провалилась в одну из своих прошлых жизней, которых у нее было бесчисленное множество. Однако она догадывалась, что знает далеко не обо всех, что многие так и угасли не-вспомненными метелями бытия.
Отчаянное «Не хочу!» срабатывало каждый раз, когда чернота угрожала навечно поглотить ее, и яростное нежелание беспамятно уйти в бесконечность, сопротивление этому наращивало цепочку метаморфоз. Некоторые из них давали знать о себе внезапным ударом памяти.
Один из таких ударов случился в минуту, когда вместо букваря маленькая Ватрина читала том энциклопедии с цветными иллюстрациями, переложенными папиросной бумагой. Все, что когда-то росло, жило на Земле, придумывалось людьми, заключали в себе толстые тома с золотыми тиснениями на корешках. Часами она сидела на диване, рассматривая картинки, на которых были изображены животные, насекомые, растения, непонятные чертежи, географические карты. Глаза натыкались на странные слова: авантаж, бахтиары, бедламит, бондок… Мать была занята шитьем и собственными мыслями, должно быть, о недавно умершем отце, оторвавшись от выкроек, подолгу смотрела в окно, и ее бескровные губы неслышно шевелились. Маленькой Ватрине казалось, что она видит отца и разговаривает с ним.
Однажды мать кроила платье судейской жене, а Ватрина рассматривала том на букву «К», когда неожиданно набрела на картинку, где были изображены колонии морских кораллов. Вдруг перед глазами все поплыло — и картинка, и склонившаяся над вишневой тканью мама. С трудом набрав в грудь воздуха, она выкрикнула, тыча пальчиком в изображение белого кораллового куста: «Мамочка, это я!»
Мать подняла голову от шитья, взглянула на бледную от волнения малышку и рванулась к ней: «Что с тобой!» Принесла стакан воды, долго приводила девочку в чувство, а она вновь и вновь повторяла, стуча по картинке ладошкой: «Это я, мамочка, это я!» Тогда мать схватила тяжелую книгу, запихнула ее в шкаф рядом с двадцатью девятью такими же томами. Но Ватрина на следующий день отыскала именно этот том и теперь уже украдкой от матери разглядывала странную иллюстрацию, а та опять всколыхнула в ней ряд удивительных картин, в которых она узнавала себя, но совсем не похожую на ту, что отражалась в овальном зеркале на туалетном столике. Если бы ее попросили рассказать, что именно ей видится в эту минуту, она не нашла бы слов, ибо язык ощущений трудно переводится на какой-нибудь иной язык, особенно, если ощущения принадлежат не человеку. Однако шестилетняя Ватрина сознавала, что, разглядывая картинку, вспоминает время, когда была чем-то или кем-то иным, только не девочкой с короткими косичками и аккуратной челкой.
Когда ей исполнилось десять лет, она заявила матери, что помнит, как очень давно умела летать. Мать не забыла тот страшный приступ, когда малышка кричала, что она была когда-то белым коралловым кустом, точно таким, как на картинке. Новое заявление насторожило, но не очень испугало, поскольку было сделано спокойно, не истерично. Мать уже знала, что у девочки живое воображение, учительница советовала отдать ее в художественную школу.