Человек смелый и решительный, Иван Иванович был способен иногда и на необычные поступки. Так, в первые дни войны с Дзевялтовским произошел такой случай. Корабли эскадры должны были выходить в море. Перед тем как открыть боны, тральщики нашего соединения протралили выходной фарватер. Стараниями операторов и Дзевялтовского отчет о тралении фарватера был закончен к сроку, и его нужно было доставить в оперативный отдел [67] штаба флота. Оставалось немного времени до назначенного часа, уже звонил по телефону оперативный дежурный, справляясь, готов ли отчет и когда будет доставлен. А тут, как назло, ни одной автомашины на базе нет, даже все грузовые ушли в порт, а «эмка» контр-адмирала в штабе флота.

Отправлять пакет на катере морем далеко и долго, послать нарочного пешком - еще дольше, опоздаешь. Начальник штаба Морозов рвал и метал, что с ним случалось крайне редко, он отличался сдержанностью. Иван Иванович уже закончил чертить схему траления и, считая свою миссию выполненной, курил у окна. Вдруг, повернувшись к начальнику штаба, сказал:

- Давайте я доставлю пакет!

Возле крыльца штаба матрос держал на поводу, видимо, только что пойманного рыжего жеребца с береговой базы и, хлопая его рукой по крупу, что-то говорил стоящему у входа часовому.

Иван Иванович выхватил злополучный пакет из рук растерявшегося писаря, выбежал на крыльцо и, с ходу прыгнув на спину лошади, поскакал по дороге, поднимая облако белой пыли. Он мчался по шоссе к городу и чуть не слетел с лошади, когда та шарахнулась от выскочившей из-за поворота дороги «эмки», на которой возвращался контр-адмирал. От неожиданности шофер резко повернул вправо, и они благополучно разошлись «левыми бортами».

- Это что еще за наездник? - воскликнул, не распознав штурмана, контр-адмирал Фадеев, но Дзевялтовский уже исчез за поворотом дороги.

Как Иван Иванович скакал по городу, неизвестно, но пакет был сдан вовремя. На обратном пути Дзевялтовский решил прогарцевать по проспекту Фрунзе, но был замечен комендантским патрулем. Началась погоня. В одном из переулков, бросив жеребца, Иван Иванович вошел во двор неизвестного дома, а жеребец в качестве трофея был доставлен в комендатуру города.

Всеведущий комендант города майор Старушкин все-таки дознался, кто был лихой наездник, и позвонил контр-адмиралу Фадееву. Тот, выслушав, кратко ответил:

- Лошадьми не занимаемся. Звоните не по адресу, - и положил трубку.

Глава тринадцатая

Контр- адмирал Фадеев зашел в оперативную комнату в старом нашем штабе. Он по-прежнему уверен, энергичен и решителен.

- Дубровский! Собирайтесь, поедете со мной! - сказал он быстро. - Возьмите у начштаба справку, сколько и каких кораблей мы можем выделить для конвойной службы!

Начштаба Морозов инструктирует меня, я записываю названия кораблей, номера катеров, и через несколько минут мы едем с Фадеевым в город.

По дороге мы видим несколько разрушенных домов, патрули с повязками на рукавах, военные автомашины. Севастополь по-прежнему живет напряженно и организованно. Чтобы попасть на береговой КП командующего флотом, нам пришлось проехать к железнодорожному вокзалу, в конец Южной бухты, а оттуда уже к Каменной пристани, мимо станции размагничивания, к многометровой скале, где в подземных тоннелях расположился береговой командный пункт командующего флотом.

На КП охрана проверяет пропуска, и мы попадаем в тоннель. Здесь сыро, воздух застоялый, электричество заменяет дневной свет, но все работают по своим отсекам, как и положено.

Здесь я узнаю, что для управления движением конвоев по Черному морю создан отдел коммуникаций, возглавляет его капитан 2 ранга И. М. Нестеров. Собранный, неторопливый, с размеренной речью, он представляется мне типичным штабным работником, к тому же он был в свое время неплохим подводником. Выясняется, что мне предстоит теперь ежедневно накануне выхода транспортов являться в отдел коммуникаций, имея на руках все данные о тральщиках и катерах-охотниках. Наши корабли имеют на вооружении и артиллерию, и глубинные бомбы, и гидроакустическую аппаратуру, и зенитные установки, словом, они вполне подходят для охраны транспортов.

В то время, когда я был у Нестерова, контр-адмирала принял командующий флотом Октябрьский. А через некоторое время комфлота в сопровождении Фадеева и командующего береговой обороной генерал-майора Моргунова вышли, оживленно беседуя.

Октябрьский, внимательно всматриваясь в окружающие севастопольские бухты крутые холмы, спросил у Моргунова:

- Как идут работы по сухопутной обороне Севастополя? [69]

Моргунов доложил, и разговор зашел о готовности больших стационарных батарей к стрельбе по береговым сухопутным целям.

Моргунов снова ответил, что батареи, как это известно и командующему флотом, полностью подготовлены и сейчас тренируют командиров орудий вести огонь по танкам самостоятельно.

Такой разговор удивил меня. Неужели можно предполагать, что противник нападет на Севастополь с суши? Нас, моряков, всю жизнь - ив военно-морском училище, и на соединениях и кораблях - учили и готовили к войне на море. К обороне Севастополя с моря приспособлены и все главные калибры береговой обороны. Всегда говорили о бое с кораблями противника, как было в первую мировую войну, когда на Черное море прорвались немецкие крейсеры «Гебен» и «Бреслау». Классическая оборона военно-морской базы - это бой на минно-артиллерийской позиции с линейными кораблями и тяжелыми крейсерами врага. И вдруг разговор о сухопутной обороне.

Возвращались мы в Стрелецкую бухту, когда уже стемнело. Машина медленно ехала по затихшему городу, светила луна, было тепло, и слышен был запах деревьев и цветов. Голубая дымка стояла над крышами зданий, доносился из подъездов домов девичий смех. Жизнь продолжалась своим чередом, хотя в лунных сумерках маячили на крышах дежурные, готовые сбросить «зажигалки» при очередном налете.

Неповторимый облик приобретал Севастополь в вечерние часы, он словно затаился и изготовился к отпору врага. Таким он мне и запомнился летом 1941 года.

Несмотря на частые налеты авиации, разрушения в городе пока незначительны. Сильный огонь зенитной артиллерии и отвага истребителей срывают планы гитлеровских асов. Только дома, белокаменные и красивые, стоят теперь словно закопченные, с черными мрачными полосами камуфляжа. Ничего не поделаешь - война.

На рассвете прохладного сентябрьского дня из Одесского порта выходил громадный теплоход «Жан Жорес» в охранении катера-охотника.

За кормой оставались высокие берега Одессы, покрытые дымкой тумана, чуть белел круглый Воронцовский маяк. После беспокойной ночи в задымленном порту, вспышек прожекторов, разрывов бомб во время ночного налета, когда [70] с берега несло гарью и дымом пожарищ, на море было совершенно тихо, свежо и прохладно.

Теплоход, легко раздвигая воду и чуть покачиваясь на мертвой зыби, отправлялся, казалось, в будничный рейс. Но на катере-охотнике, сопровождавшем теплоход, шла напряженная боевая служба.

Акустик чутко улавливал все шорохи и шумы на различных глубинах моря. Комендоры не отходили от пушек и открытых стеллажей со снарядами, а сигнальщики неотрывно следили за морем и воздухом. На ходовом мостике катера № 021 виднелась мальчишеская фигура лейтенанта Чеслера. Он внимательно оглядывал предрассветное серое небо и холодное осеннее море, любовался красавцем «Жаном Жоресом», который шел полным ходом.

Выходя из порта, лейтенант Чеслер был осведомлен о сложной обстановке на море, но кто из командиров кораблей, отправляясь в конвой, не надеялся на успешное плавание, зная в то же время о неизбежности встречи с противником, всегда неожиданной и всегда не такой, как предыдущая. Каков будет этот поход? Ведь на борту теплохода, в его каютах, салонах и просто на палубах расположилось до пяти тысяч пассажиров - женщин и детей.

Ночной налет фашистской авиации задержал «Жана Жореса» с выходом в море, и теперь ему предстояло догонять впереди идущий конвой.