Черные, залитые кровью, они поддерживали друг друга и не хотели сходить на берег.

Свидетелем гибели БТЩ «Взрыватель» был катер № 081 под командованием лейтенанта Флейшера, там же находился командир звена Остренко. С катера наблюдали за «странным», как им казалось, маневрированием тральщика. И вдруг в темноте увидели белую пену прибоя и сильный накат: тральщик выбросило волной на берег.

Катер № 081 запрашивал несколько раз БТЩ, но оттуда не отвечали; катер получил по радио приказание из Севастополя подойти к БТЩ, но не смог. У берега было совсем мелко, а сильный накат выбросил бы на песок и катер.

В ту же ночь, на 6 января, в помощь высаженному десанту из Севастополя был послан эсминец «Смышленый «, БТЩ № 27 и четыре сторожевых катера с батальоном морской пехоты под командованием майора Н. Н. Тарана. Но в районе Евпатории по-прежнему свирепствовал шторм. Эсминец ложился на борт на 25-30 градусов. Ни высадить помощь десанту, ни снять сражавшихся на берегу корабли не смогли.

Положение десанта было трагическим. Радиосвязи Севастополь с ним не имел, и поэтому в следующую ночь к месту высадки вышел лидер «Ташкент» с катерами-охотниками, морской пехотой на борту и с группой разведчиков. К этому времени шторм несколько утих, с «Ташкента» спустили шлюпку, которая подошла к побережью. Здесь установили, что десантников у берега нет, повсюду немцы. Это же подтвердила и группа разведчиков, высаженная у Евпаторийского маяка. Перед рассветом корабли возвратились в Севастополь.

А оставшиеся в живых десантники, вырвавшись из Евпатории, разбились на мелкие группы и переходили линию фронта. Командир батальона десантников Бузинов при одной из стычек с фашистами погиб…

Основной причиной трагической гибели десанта было то, что Кавказский фронт из района Керченского полуострова не перешел в наступление 6 января, как было намечено. [150] А разыгравшийся у открытых берегов Евпатории жестокий шторм не дал возможности кораблям флота ни высадить второй эшелон и развить первоначальный успех, ни снять десантников в последующие дни.

И в то же время высадка десанта в Евпатории не была напрасной. В эти дни с юга на север из осажденного Севастополя, сбивая немецкие укрепления и доты, наступали Приморская армия и морская пехота. Гитлеровцы были разгромлены в районе Мекензиевых гор и Бельбека, выбиты из деревень Камышлы и Любимовка, и все их продвижение за период второго штурма Севастополя было почти сведено на нет.

Фашисты, потеряв инициативу и теснимые войсками Приморской армии и морской пехоты, переходили по всему Севастопольскому фронту к длительной обороне.

Глава двадцать третья

В Севастополе весна! Земля очистилась от снежного покрова, и обнажились все раны и разрушения, нанесенные войной. Только в развалинах домов, в глубоких воронках от разрывов бомб упрямо держался черный и твердый снег.

Ночью, когда затихали тяжкие взрывы снарядов и гул самолетов, ветер доносил из степи от Херсонеса в бухту, где стояли корабли, тарахтенье трактора. Звуки то приближались и слышались отчетливо и звонко, то снова пропадали в степи. Трактор тащил плуги, севастопольцы поднимали целину для огородов. Рыбаки выходили в море и под огнем противника добывали рыбу.

А на заре вахтенный матрос катера-охотника слышал, как высоко в небе курлыкали журавли. Не останавливаясь, строем клина, как корабли в море, прошли они над Херсонесом на север, к Одессе.

На окраинах Севастополя, на Мекензиевых горах, на Историческом бульваре рядом с сырыми окопами и бетонными дотами зацвел миндаль, зазеленели тонкие травинки. Днем гремел гром, и знатоки утверждали: «Ну, теперь началась весна, холодов не будет!»

Но на следующее утро крупными хлопьями пошел снег, и цветущие деревья укрылись белыми простынями. К полудню снег снова растаял, и над талой землей поднялся прозрачный и теплый пар.

До войны в эту пору у Херсонесского моста, на углу улицы Карла Маркса, где стояло двухэтажное здание аптеки, [151] продавали подснежники. Голубые и красные шары и колбы за зеркальным стеклом аптечной витрины переливались таинственным мерцающим светом.

Этого здания уже нет. Многих домов не стало в Севастополе. Нет уютного рабочего городка, построенного Морским заводом на улице Карла Маркса, нет одного из красивейших зданий Севастополя - Дома партийного просвещения, бывшего адмиральского особняка с мраморными подоконниками, изразцовыми каминами, хрустальными люстрами и вощеным паркетом полов, с громадной террасой, откуда открывался вид на севастопольские бухты и бухточки и на весь внешний рейд и синее море до самого горизонта. Обгорел и полуразрушен дворец Сеченовского института с его стройными высокими колоннами и фигурами воинов на фронтоне.

И севастопольский трамвай с белым тентом беспомощно стоит с обрывками проводов среди разбитых домов и развороченных мостовых.

Старый, старый город Севастополь. Его древние каменные террасы и дома, его пропитанную морем и кровью землю рвали когда-то чугунные ядра и долбили штуцерные пули врага, а сейчас снова летят на город свистящие фугасные бомбы и с грохотом рвутся тяжелые снаряды.

А Севастополь живет… Он рад горячему солнцу, зеленой траве, распускающимся почкам деревьев, весне, которой нет никакого дела до того, что фронт находится в десятке километров от города, что стреляют пушки и снова льется кровь на истерзанную землю.

Я давно не был в городе, как и большинство офицеров нашего соединения, и потому жадно слушал, когда Иван Иванович Дзевялтовский, возвратившись из Севастополя, стал рассказывать, что в городе открылся подземный кинотеатр «Ударник» и идет кинокартина «Балтийцы» и, конечно, «Чапаев» - фильм, который мы могли смотреть бесчисленное количество раз. Иван Иванович видел открытые парикмахерские, фотоателье и даже промтоварный магазин с выложенными на прилавках товарами.

А главное: по улице Ленина, обгоняя друг друга, бежали школьники с портфелями и сумками в руках - они торопились в свои подземные школы.

В эти весенние дни, когда в Севастополе собралось несколько катеров-охотников и с конвоем с Кавказа пришел член партийного бюро дивизиона Глухов, комиссар Моисеев решил провести партийное собрание с коммунистами и побеседовать с личным составом катеров. [152]

С начала войны Петр Георгиевич Моисеев совершенно не признавал береговой жизни и все время жил в каюте, переходя с одного корабля на другой.

- Я матрос, - говорил он, - и заболею, если буду сидеть на берегу в кабинете.

Полковой комиссар большую часть времени проводил с матросами и офицерами, беседовал с ними, учил их, заботился о них. Моисеев всегда знал, как живут матросы, знал, когда был на катере парикмахер, когда мылись бойцы в бане, есть ли на корабле баянист.

Полковой комиссар часто выходил в море на том катере, которому поручалось наиболее трудное и ответственное задание.

Как- то в то время, когда катера-охотники на фарватере уничтожали мины, фашисты совершили звездный налет. На катера было сброшено шестьдесят восемь бомб.

Петр Георгиевич Моисеев, находясь на мостике головного катера, увидел, как с левого борта корабля заходит «юнкерс». Моисеев повернулся к командиру, но увидел, что тот свалился возле тумбы телеграфа, а по железному настилу бегут струйки крови. Артиллеристы отбивали в это время атаку вражеских самолетов с кормы.

Вот «юнкерс» перешел в пике, черные точки оторвались от самолета.

- Право руля! - скомандовал полковой комиссар рулевому и поставил ручки машинного телеграфа на «самый полный».

Бомбы легли за кормой, корабля, поднимая высокие всплески воды. Комиссар взял на себя командование кораблем.

На берегу первую заботу полковой комиссар проявлял о раненых. Помнил, когда, кого и в какой госпиталь отправили, кого увезли на Кавказ. Напоминал командирам кораблей, чтобы они не забывали о своих бойцах, находящихся на излечении.