Сиприен и Ли продолжали спать. В три часа утра китаец открыл глаза и взглянул на небо, усеянное звездами. На востоке уже была видна узкая полоска рассвета.

«Пора варить кофе», — сказал он себе. И встав, тотчас же принялся за свои утренние омовения, которые он не переставал совершать и во время путешествия. «Где же Панталаччи?» — задал он себе вдруг вопрос.

Становилось все светлее и светлее, и все предметы рельефно выступали из ночного мрака. «Лошадей нет здесь. Уж не увел ли их наш милый товарищ…» — и, говоря это, китаец опрометью побежал к тому месту, где накануне были привязаны лошади; при первом же взгляде он убедился, что предположение его было основательно. Все вещи неаполитанца исчезли также вместе с ним. Дело было ясным. Человек белой расы в подобном случае едва ли устоял бы против искушения, впрочем вполне естественного, разбудить Сиприена, чтобы сейчас же передать ему эту печальную новость. Но китаец был человеком желтой расы, а потому он подумал, что если речь идет о том, чтобы сообщить о каком-либо несчастье, то торопиться нечего. А потому он спокойно стал заваривать кофе.

Сварив кофе, Ли разлил его в две чашки, сделанные из страусиного яйца, которые он всегда носил привешенными к петлице, и подошел к Сиприену, все еще продолжавшему спать.

— Кофе готов, папаша, — сказал он, вежливо тронув его за плечо.

Сиприен открыл глаза, потянулся и, улыбнувшись китайцу, выпил поданный ему кофе. Тогда только он заметил отсутствие неаполитанца.

— Где же Панталаччи? — спросил он.

— Он уехал, папаша! — ответил китаец тоном совершенно спокойным, точно то, что он сообщил, была самая естественная вещь в мире.

— Как — уехал?

— Очень просто. Уехал и взял с собой всех трех лошадей.

Сиприен вскочил и, бросив взгляд вокруг, тотчас же понял, в чем дело.

Но Сиприен был слишком горд, чтобы дать волю тому огорчению и негодованию, которые он чувствовал по поводу случившегося.

— Хорошо, — сказал он. — Но пусть негодяй не воображает, что за ним останется последнее слово.

Сиприен прошелся несколько раз взад и вперед по лагерю, размышляя о том, как ему поступить дальше.

— Надо сейчас же идти! — сказал он китайцу. — Мы оставим здесь седла, уздечки — все, что будет слишком тяжелым для нас, и возьмем с собой только ружья и провизию, которая имеется в нашем распоряжении. Если мы пойдем скорым шагом, пожалуй, будем продвигаться так же быстро, как если бы мы поехали на лошади, а может быть, и скорее, потому что мы можем выбрать прямой путь.

Ли повиновался, и в несколько минут путешественники собрали необходимые им в дороге вещи, а все остальное было ими брошено и прикрыто кучей хвороста; после этого они немедленно отправились в путь. Когда оба путника дошли до северного склона горной цепи, вдоль которой они ехали три дня, было уже около трех часов пополудни.

Путешественники находились теперь где-то недалеко от столицы некоего великого короля Тонаи, объединившего под своей властью множество кафрских племен.

Пройдя линию гор, путники спустились в долину. В это время китаец тихо рассмеялся и сказал:

— Жирафы.

Сиприен в свою очередь увидел на довольно далеком расстоянии стадо жирафов, мирно пасшихся на лугу. Издали эти животные с длинными шеями и пестрыми туловищами были очень красивы.

— Можно одним из этих жирафов заменить Тамплиера, — сказал Ли.

— Ехать верхом на жирафе? Видано ли что-нибудь подобное! — воскликнул Сиприен.

— От вас будет зависеть увидеть это, если только вы позволите мне сделать опыт.

Сиприен, не имевший привычки считать за невозможное то, что просто было для него ново, тотчас же изъявил готовность помочь Ли в этом предприятии.

— Мы находимся от жирафов под ветром, — сказал Ли, — и это очень хорошо, потому что они, обладая чрезвычайно тонким обонянием, тотчас бы почуяли нас. Поверните вправо, испугайте их выстрелом, чтобы они бросились в мою сторону, а остальное предоставьте мне.

Сиприен поспешил освободиться от всех вещей, стеснявших его движения, бегом спустился по тропинке в глубину долины и приготовился стрелять. Китаец тем временем бросился в противоположную сторону и стал за деревом у другой тропинки, круто спускавшейся к речке; судя по бесчисленным следам ног жирафов, нетрудно было предположить, что они именно этой тропой шли к водопою.

Не прошло и пяти минут, как раздался выстрел и послышался топот, точно ехал целый эскадрон, и вскоре жирафы по двое в ряд стали подниматься вверх по тропинке мимо китайца.

Тот не дремал. Приготовив заранее из имевшейся при нем веревки два аркана, он стал спокойно выбирать, на кого из жирафов накинуть их и, выбрав наконец двух из них покрупнее, ловко набросил на них арканы. Веревки захлестнулись на шеях несчастных животных, едва не задушив их, и они остановились как вкопанные.

— Идите сюда, папаша! — крикнул Ли Сиприену, но тот уже опрометью бежал к нему.

Перед китайцем стояли два великолепных жирафа, больших, сытых и сильных, с тонкими ногами и лоснящейся спиной.

Но глядя на них с восхищением, Сиприен все еще не мог представить себе, каким образом можно употребить этих животных для верховой езды.

— Но как же держаться на спине, которая представляет наклонную плоскость? — сказал он, смеясь, китайцу.

— Надо сесть не на спину, а на плечи этих животных, — ответил Ли. — И разве трудно положить им на спину под седло свернутое одеяло?

— Но у нас нет седла.

— Я сейчас схожу за вашим седлом…

— Какую же ты уздечку наденешь на них?

— А вы сейчас увидите.

Китаец не задумывался ни над каким ответом, но за словами у него, однако же, всегда следовало и дело.

К обеду он успел сделать из своей веревки два недоуздка, которые и надел на жирафов.

Бедные животные были так подавлены постигшим их несчастьем и, кроме того, обладали таким кротким нравом, что не выказали ни малейшего сопротивления. Из оставшейся веревки Ли сделал повод. Когда все приготовления были окончены, оставалось вести пленников в поводу; ничего не могло быть легче этого, и Сиприен и Ли отправились на место своей вчерашней стоянки взять седла и оставленные ими вещи.

Вечер закончился тем, что оба путешественника вполне приготовились к предстоящему завтрашнему отъезду из этой местности. Во всех этих приготовлениях китаец выказал необыкновенную ловкость и сообразительность. Он переделал седло Сиприена и приспособил его так, что оно могло держаться на синие жирафа горизонтально, а для себя сделал седло из ветвей. После этого он посвятил половину ночи выездке обоих жирафов и самыми энергичными способами показал им, что им больше ничего не остается, как повиноваться.

Когда на другое утро всадники отправились в путь, вид их был крайне оригинален. Сомнительно, чтобы Сиприен пожелал показаться в таком виде на глаза мисс Уоткинс на главной улице Вандергартова прииска. Но тем не менее ему надо было покориться неизбежности. Тут была пустыня, и жирафы едва ли уступали дромадерам, езда на которых составляет обычный способ передвижения в пустынях: езда на жирафах была почти так же тряска, как езда на «кораблях пустыни», так что всадники почувствовали легкие приступы морской болезни.

Но часа через два или три Сиприен и китаец привыкли к этой езде, кроме того, жирафы бежали быстро и были очень кротки. Все, таким образом, шло хорошо.

Теперь оставалось лишь нагнать потерянное время, так как Матакит уже успел уехать, вероятно, за эти четыре дня очень далеко. Но как бы то ни было Сиприен решил ничем не пренебрегать, чтобы достигнуть намеченной им цели.

Через три дня всадники выехали на равнину, к берету извилистой речки, бывшей, вероятно, одним из притоков Замбези. Жирафы, усталые и укрощенные продолжительной диетой, которой предусмотрительно подверг их китаец, уже позволяли легко управлять собой, так что Сиприен мог бросить повод и направлять жирафа шенкелями.