После этого Публилий пошел по Апулии и снова склонил ее города на сторону Рима, а Папирий продолжал осаду Луцерии и наконец принудил ее голодом сдаться. Гарнизон предложил в замену снятия осады выдачу 600 римских заложников, но консул объявил, что оружие, обоз, вьючные животные и все невооруженные граждане останутся в городе, а солдат он проведет поодиночке и в одном исподнем под виселицей, не для того чтобы покрыть их новым позором, но только с тем, чтобы отомстить за кавдинское поругание. Положение самнитян было до такой степени бедственно, что они приняли условия. 7 тыс. воинов прошли под игом и оставили в городе громадную добычу, в том числе, как рассказывают римляне, и все знамена и оружие, отнятые у римлян в Кавдинском ущелье. Особенно порадовало консула и его армию возвращение 600 заложников целыми и невредимыми.

Таким образом, Папирий снова вполне восстановил римскую военную честь; своими подвигами он загладил кавдинский позор и возвратил государству прежнюю силу и прежнее значение. В награду за эти заслуги его сделали в следующем, 319 г. в третий раз консулом.

В этом году он завоевал город Сатрикум – римскую колонию в Лациуме, которая немедленно после кавдинского поражения перешла на сторону самнитян и приняла к себе Самнитский гарнизон. Когда Папирий появился перед стенами Сатрикума, граждане выслали к нему депутацию с просьбой о мире. Консул отвечал, что он требует или выдачи, или избиения Самнитского гарнизона. Услышав этот ответ, две партии граждан, из которых одна впустила самнитян в город, а другая осталась верной римлянам, захотели, каждая по-своему, угодить консулу. Первая известила его, что Самнитский гарнизон, сомневаясь в возможности выдержать осаду, выступит из города в следующую ночь, и сообщила, в каком часу, через какие ворота и каким путем совершится это выступление; вторая в эту же ночь открыла консулу ворота и впустила его в город. Таким образом, вследствие двойной измены выступивший гарнизон был изрублен в лесу и город отдан в руки римского консула. Папирий жестоко отомстил виновным: они были высечены розгами и обезглавлены. У всех жителей Сатрикума он отнял оружие и, оставив в городе сильный гарнизон, возвратился в Рим, где отпраздновал триумфом взятие Луцерии и победу над самнитянами.

В следующие за тем годы война велась не столько в Самниуме, сколько в пограничных с ним местностях. В 315 г. самнитяне одержали над римлянами большую победу при Лаутулах, вследствие чего на их сторону перешли города па границе Самниума, в Апулии, в Кампании, в местностях, прилегавших к Лирису. Но к 312 г. римляне уже успели снова оправиться, возвратить себе все эти города и укрепить их вдвое сильнее прежнего, так как они заложили там значительные колонии. В числе этих городов упоминаются Сора, Авзона, Минтурны, Весчиа, Луцерия, Фрегеллы, Нода, Атина, Калация. Благодаря этому, а также основанию новых колоний – Суэссы, Интерамны и Казинума – сообщение по дорогам Аппиевой и Латинской сделалось совершенно безопасным, чего до тех пор не было. Аппиева дорога получила свое название как раз в то время, на том основании, что цензор Аппий Клавдий Декус посредством разных исправлений и сооружений сделал из нее удобную военную дорогу, «царицу римских порог», и совершенно высушил ее посредством большого, проведенного через Помптинские болота, канала. За это время Папирий был избираем консулом в четвертый и пятый раз, на 315 и 313 гг., но в военных действиях не участвовал.

В 312 г. война, которую самнитяне уже столько лет вели c большими жертвами, приняла еще более значительные размеры вследствие того, что этруски и умбры, а вскоре после того и родственные с самнитянами сабельские горцы, испугавшись успехов римского войска, тоже взялись за оружие и стали поддерживать самнитян. В 310-308 гг. Кв. Фабий Руллиан смирил и принудил к миру этрусков. Опасный и смелый поход в этрусскую землю был предпринят им в 310 г. Самнитяне, обманутые ложным слухом об уничтожении его войска, поднялись с новой силой, разбили выступившего против них консула Кв. Марция Рутила и готовились двинуться к северу для соединения с этрусками. Рим пришел в ужас, и сенат решил назначить диктатора, с тем чтобы отдать эту должность Папирию Курсору, как человеку наиболее пригодному для такого критического положения. Но так как назначение диктатора должно было по закону исходить от одного из консулов, то сенаторы находились в большом затруднении: все дороги к Марцию, только что потерпевшему поражение и раненному в битве, были отрезаны, и в Риме не знали даже, жив ли он; другой же консул, Фабий, был врагом Папирия с тех пор, как служил у него в качестве magister equitum. Но сенат надеялся, что, ввиду бедственного положения отечества, он забудет свою личную вражду, и отправил к нему в лагерь депутацию. Он выслушал решение сената безмолвно, с опущенными в землю глазами и затем удалился, не ответив ни слова. Но в ту же ночь, согласно обычаю, он назначил Папирия диктатором, и когда на следующее утро депутаты благодарили его за то, что он одержал над самим собой такую славную победу, он остался таким же безмолвным и отпустил их без ответа. Победа над самим собой досталась ему тяжело.

Папирий оправдал возлагавшиеся на него надежды. Избрав своим magister equitum К. Юния Бубулька, он со свежим войском двинулся к Лонгуле, где консул Марций передал ему свои легионы. Здесь стояли и самнитяне, и через некоторое времени завязалось кровопролитное сражение. Самнитская армия была очень многочисленна и блистала изяществом и богатством своего обмундирования. Ядро ее составляли пестрокафтанники со щитами, украшенными золотом, и белокафтанники, щиты которых были выложены серебром; на головах у тех и других красовались высокие шлемы с перьями. Битва горячо закипела с самого начала. Римляне и самнитяне дрались с равным ожесточением, а в римском войске диктатор состязался со своим magister equitum насчет того, кто из них первый опрокинет врага. Юнию Бубульку, командовавшему боевым крылом, удалось первому заставить отступить неприятельское правое. Это последнее, по самнитскому обычаю, состояло из солдат, обреченных на смерть в бою, вследствие чего их мундиры и оружие были ослепительно белого цвета. Юний Бубульк устремился на них с криком, что он отдает себя и жертву богу Орку, и произвел расстройство в их рядах. Увидев это, диктатор, командовавший правым крылом, обратился к своим солдатам. «Стало быть, – воскликнул он, – победу начнет левое крыло, а правое, в котором находится диктатор, только примкнет к победе других?» Слова Папирия воодушевили его солдат, и они ударили по неприятелю. В то же время устремилась на него с других сторон конница, предводительствуемая легатами М. Валерием и Публилием Децием. Самнитяне испугались и бросились в бегство. Скоро поле, на всем его пространстве, было покрыто трупами и великолепным оружием. Неприятель укрылся в своем лагере, но римляне овладели и им, после чего ограбили и сожгли его.

После этой великой победы Папирий отпраздновал свой триумф, который отличался особенным блеском благодаря ценности отбитого у неприятеля оружия. Выложенные золотом щиты были распределены между скамьями меняльщиков на форуме для украшения этого последнего во время священных процессий. Кампанцы, для выражения своей ненависти и презрения к самнитянам, вооружили такими щитами своих гладиаторов, увеселявших их на пирах, и дали им прозвище самнитян. Они тоже участвовали в этом сражении и в разделе добычи.

Битва при Лонгуле в 309 г. была последним военным подвигом Папирия Курсора. Вероятно, он умер вскоре после нее, так как его имя с тех пор не упоминается. Он был пять раз консулом и два раза диктатором и два раза спасал государство от большой опасности.

Квинт Фабий Максим принадлежал к одной из старейших и знатнейших патрицианских фамилий, которая вела свое происхождение от Геркулеса и одной из дочерей аркадца Эвандра, и был самым значительным членом этого семейства. Ожесточенный спор, который он, в качестве magister equitum, вел с диктатором Папирием, нам уже известен; мы знаем, что между этими двумя людьми существовала непримиримая вражда, не прекращавшаяся до самой смерти. Они резко отличались друг от друга характерами. Фабий, человек воинственный и неустрашимый, был, однако, в сравнении с Папирием олицетворенная кротость и пользовался любовью народа до глубокой старости. Между тем как Папирий в своей общественной деятельности строго держался древнеримских принципов и традиций, передовой, энергичный Фабий часто разрушал оковы рутины и с отважной гениальностью шел своим собственным путем.