В противоположность всем прежним работам этого рода политическая доктрина Аристотеля основана на изучении очень обширного индуктивного материала, собранного от­части им самим, отчасти, под его руководством, его учени­ками. Позднее он издал эти материалы для всеобщего поль­зования. Они представляли собою описание конституций 158 общин, разумеется, почти исключительно эллинских; однако среди них нашли место также Карфаген и Ликийский союз. Как показывает дошедшая до нас „Афинская политая", впереди давался краткий очерк политической истории, затем следовало подробное изображение господствовавшего в данное время политического строя; однако критическая про­верка материала оставляла желать многого. Ученик Аристо­теля Теофраст составил потом подобное же собрание зако­нов, которое с тех пор служило такой же эмпирической ос­новой для истории права, как собрание „Политий" — для политической истории и государственного права.

Появление такой колоссальной коллекции было бы, ра­зумеется, невозможно, если бы уже ранее не существовало обширных подготовительных работ в области политической истории. Первые исследования этого рода были посвящены Афинам. После того, как Гелланик около 400 г. своей „Аттидой" указал этот путь, постепенно возникла целая литерату­ра по истории и древностям Афин; в особенности следует упомянуть здесь сочинения Клидема (около 370—360 гг.) и Андротиона, который был современником Демосфена, не­сколько старше его, и много лет играл выдающуюся роль в политической жизни Афин. Основою для всех этих работ служили сохранившиеся в афинских архивах документы; авторы располагали свой материал анналистически, отказы­ваясь от всяких риторических прикрас. Подобная „Аттида", быть может, „Аттида"Андротиона, лежит в основе аристоте­левой „Афинской политии". Такие же исследования сущест­вовали, без сомнения, и для других городов, хотя мы имеем об этом очень скудные сведения; правда, расцвет этого вида литературы относится уже к следующему веку.

И вообще историография, наряду с войнами и полити­ческими событиями, начала обращать все больше внимания на внутреннее состояние государства. Здесь дорогу указал Фукидид в удивительном введении к своей „Истории". К сожалению, в своем повествовании он остается далеко поза­ди поставленного им самим идеала и ограничивается в об­щем описанием военных событий. Еще в гораздо большей степени сказанное сейчас применимо к Ксенофонту, кото­рый продолжал оставшееся неоконченным сочинение Фукидида и довел рассказ до битвы при Мантинее; его сочинение представляет собою в сущности не что иное, как довольно неполное собрание материалов. Гораздо успешнее исполняет он менее крупные задачи; его описание в „Анабасисе" похо­да младшего Кира против его брата Артаксеркса и отступле­ния греческих наемников после смерти Кира справедливо всегда считалось образцовым как по замечательной ясности, с какою он изображает военные операции, так и по изящной простоте слога, свободного от всякой риторической напы­щенности.

Большое сочинение по ассиро-персидской истории на­писал в начале IV столетия Ктесий Асклепиад с Книда, быв­ший с 415 по 398 гг. медиком при персидском дворе. Он пи­сал в манере Геродота, причем, подобно последнему, про­стодушно принимал за чистую монету все россказни своих восточных чичероне. В результате получилась, конечно, ка­рикатура, которая, однако, в существенных чертах осталась на будущее время закономерной для античной историогра­фии. Да в конце концов вопрос о том, как назывались асси­рийские цари и какие военные подвиги они совершили, дей­ствительно имел и имеет ничтожное значение. Зато там, где он рассказывает как очевидец, Ктесий оказывается хорошим наблюдателем, и надо поставить ему в заслугу, что он пока­зал греческому обществу верную действительности картину персидских порядков во всей их ужасающей дикости. Чтобы по достоинству оценить Ктесия, стоит только сопоставить его сочинение с идеализированным изображением тех же порядков, которое дал Ксенофонт в своей „Киропедии" и отчасти в „Анабасисе".

Если Ктесий и даже Ксенофонт вернулись к старой логографической манере, то достойного преемника Фукидид нашел в лице Филиста, министра и полководца обоих Дио­нисиев. Он написал историю своего родного острова, причем особенное внимание уделил событиям своего собственного времени, в которых сам играл выдающуюся роль. Такой че­ловек, разумеется, не был в состоянии дать вполне объек­тивное изображение; могучий образ первого Дионисия явля­ется центром всего сочинения, и Филист никогда не скрыва­ет своего удивления к своему великому другу. Если краски его иногда и слишком ярки, то его сочинение все-таки про­никнуто истинно политическим духом и занимает одно из первых мест в исторической литературе древности.

Но Элладе еще недоставало связного изложения всего хода ее истории от древнейших времен, и потребность в та­ком сочинении теперь настойчиво давала себя чувствовать. За исполнение этой задачи в эпоху Филиппа приблизительно одновременно взялись два представителя обеих главных ри­торических школ, последователь Поликрата Анаксимен из Лампсака и ученик Исократа Эфор из эолийской Кимы. Анаксимен начал с Теогонии и в довольно сжатом изложе­нии (12 книг) довел рассказ до битвы при Мантинее; в двух дальнейших частях он более подробно изложил историю своего времени, т.е. царствований Филиппа и Александра. Его сочинение считалось классическим, но не сумело удер­жать за собою расположение читающей публики по выходе в свет более пространной „Истории" Эфора, — тем более что направление Поликрата и вообще было вытеснено исократовской школою.

Эфор благоразумно опустил мифический период и на­чал свой рассказ с возвращения Гераклидов в Пелопоннес, которое он считал первым достоверным историческим собы­тием; однако в отдельных случаях он, разумеется, не раз принужден был возвращаться к событиям более ранней эпо­хи. Конечным пунктом его повествования должен был слу­жить, вероятно, переход Александра в Азию, но он успел довести рассказ только до занятия Дельф Филомелом. Затем уже его сын Демофил прибавил описание Священной войны и дальнейших событий до осады Перинфа Филиппом, веро­ятно, на основании оставленных отцом материалов. Из су­ществовавшей в его время исторической и географической литературы Эфор черпал щедрой рукою, обыкновенно очень близко держась своих источников, так что, например, его изображение Персидских войн было почти сплошным эксцерптом из Геродота. Охотно пользовался он также поэтиче­скими произведениями и надписями. При этом он, по край­ней мере теоретически, руководился совершенно правиль­ными критическими принципами; для отдаленных эпох сле­дует, по его мнению, предпочитать те источники, которые сообщают голые факты, потому что детали событий не мо­гут так долго удерживаться в памяти. Однако на практике необходимость сделать свое повествование удобочитаемым часто заставляла его далеко отступать от этих принципов. Вообще было бы очень несправедливо требовать от грека того времени, чтобы он относился к традиции так же непре­дубежденно, как мы; этому требованию не сумел удовлетво­рить даже Фукидид, и если вспомнить, что он, например, Троянскую войну считает вполне достоверным историче­ским фактом, то в сравнении с его повествованием метод Эфора во всяком случае должен быть признан крупным ша­гом вперед. Правда, в других отношениях Эфор далеко усту­пает Фукидиду. Последний был практическим государствен­ным деятелем и воином, Эфор — ритором, плохо разбирав­шимся в фактах политической и военной истории. Но этот недостаток не повредил успеху его сочинения, потому что читатели, на которых оно было рассчитано, имели, разуме­ется, еще меньше познаний в этих областях, чем автор. А Эфор давал именно то, что нужно было тогдашней публике: обильный и удобно расположенный материал в популярном, приноровленном ко вкусу общества изложении. Поэтому его сочинение сделалось источником, откуда все образованные люди черпали свои исторические сведения, и древнейшая греческая история с тех пор продолжала жить в сознании нации в таком виде, как изобразил ее Эфор.