Правда, помогли наши минометчики, открыв огонь как по густым цепям врага, так и по его пулеметам. Но это не остановило атакующих. Гитлеровцы лишь прибавили шагу, торопясь выйти из зоны обстрела.

Вот их цепи уже совсем близко. Комбат приготовился было подать команду на открытие огня, как вдруг почти над головами наших бойцов пронесся краснозвездный штурмовик. Он с ходу обрушил на фашистов шквал свинца из пушек и пулеметов.

Ошеломленные неожиданным ударом с воздуха, гитлеровцы залегли. Этим-то немедленно воспользовался Иван Лихой. Выпрыгнув на бруствер, он распрямился во весь рост и крикнул:

— В атаку, вперед! [43]

Батальон в едином порыве поднялся вслед за своим храбрым командиром. В считанные минуты вражеские цепи были смяты и обращены в бегство.

Так была отбита шестнадцатая только за один этот день атака гитлеровцев, последняя для отважного комбата капитана Ивана Лихого...

Итак, 257-я стрелковая дивизия не отошла ни на шаг. Правда, на это были затрачены значительные усилия. Достаточно сказать, что к исходу дня у бойцов этого соединения почти не осталось боеприпасов. Бронебойщики имели по 1–2 патрона на ПТР, в ротах — по 3–4 противотанковые гранаты на подразделение.

Но наступила ночь, и можно было посылать бойцов-носильщиков через Сиваш. Снова неимоверно трудные километры по ледяной воде и вязкому илу, снова боль намятых плеч от снарядных и патронных ящиков, коробок с продовольствием и медикаментами, бочек с пресной водой. И бессонная ночь.

А с рассветом — в новый бой.

* * *

Между тем гитлеровцы, подтянув свежие силы, 4 ноября обрушились теперь уже на оборону дивизии генерал-майора Г. Ф. Малюкова. Первым принял на себя этот удар полк под командованием подполковника Воронова. Он занимал оборону в узком межозерном дефиле. И выдержал, не дрогнул под мощнейшим натиском врага, хотя фашисты и бросили в бой более сотни танков и САУ.

И цементирующей силой в невиданной стойкости бойцов и командиров этой части были, естественно, коммунисты и комсомольцы. В частности, мне рассказали об одном из них — старшине Борисове. Этот коммунист в любую самую трудную минуту помнил о своем партийном долге, словом и личным примером вдохновлял бойцов. Во время коротких передышек между очередными вражескими атаками он шел к воинам, чтобы узнать их настроение, помочь им, подбодрить того, кому было особенно тяжело.

Как-то Борисов обратил внимание на двух бойцов, которые, судя по всему, впервые оказались в столь жаркой переделке. Так оно и было на самом деле. Из завязавшегося разговора старшина выяснил, что красноармейцы Французов и Черкашин еще не обстрелянные воины и [44] первый бой, да еще такой тяжелый, подействовал на них угнетающе.

— Не надо опускать крылья, хлопцы, — посоветовал им старшина Борисов. — Не дело это. Таких вражеские пули особенно любят. А вот смелые да отважные в любом пекле выживают. Не верите? Хотите, я вам по этому поводу один случай расскажу?

— Хотим, — первым отозвался Французов.

— Так вот, — начал Борисов. — Когда я еще на Кавказе воевал, то знал там одного бойца. Звали его Федором Максимовичем. А фамилия у него необычная — Забой. И вот однажды этот самый Забой с группой товарищей оказался отрезанным от своего подразделения. Дело худо. Ведь окружение же! Но не дрогнули бойцы. Заняли круговую оборону. Командование группой взял на себя Забой. Два дня бились, немало фашистов к земле свинцом пришили. И своих друзей-товарищей, конечно, теряли. И вот осталось из всей группы только несколько человек. Да и те сплошь раненые. Боеприпасы на исходе. Что делать? А тут еще фашисты несколько пушек подтянули. Выходит, конец...

Да не тут-то было! Собрал Федор Забой оставшихся бойцов да и говорит: «Вот что, братцы. Помощи нам, видать, не дождаться. А погибать всем не резон. Пробивайтесь-ка вы к своим, а я вас здесь прикрою. Только соберите мне все патроны. И гранаты последние. И идите. А нашим, если что, скажите: коммунист Забой свой долг выполнил честно, до конца!» Так и сделали. С наступлением темноты бойцы группы пробрались бесшумно сквозь вражеские посты. А Забой остался. И утром открыл огонь. Причем делал так: даст очередь из автомата, перебежит по траншее в другое место и — снова очередь. Имитировал, что он не один.

Сначала фашисты ничего не заметили. Но потом разгадали уловку. Ударили из орудий. Осколками разорвавшегося рядом снаряда Федор был тяжело ранен, к тому же и присыпан землей. Не заметили его враги. Ну а вечером он, превозмогая боль в раздробленной ноге, выбрался из окопа и пополз к своим. Ни много ни мало, а шесть суток полз. Не раз терял сознание. Корнями трав питался, вместо воды росу с листьев слизывал, рану тоже травами врачевал. И дополз! Отлежался в госпитале, а [45] потом снова на фронт попросился. Прихрамывал, правда, поначалу, но воевал не хуже, чем раньше.

Случилось и мне с ним повстречаться. Узнали, конечно, друг друга. Обрадовались. Ведь я же его уже в геройски павших числил. А тут... Ну рассказал он мне, как смерть перехитрил... Вот оно как на войне-то бывает. А вот вы носы опустили. Ни к чему, очень даже ни к чему это! Глядите веселее! Скоро к нам подкрепление подойдет. И так фашиста шибанем, что он до самого Черного моря будет драпать без оглядки...

Едва Борисов закончил свой рассказ, как гитлеровцы снова двинулись в атаку. По ним тут же ударили наши пулеметы, автоматы.

— Вот и наш с вами черед наступил, — подмигнул красноармейцам старшина. И перехватив в другую руку автомат, вымахнул на бруствер, ибо их батальон уже рванулся в контратаку.

Французов и Черкашин бросились за Борисовым. Уже без прежней робости.

* * *

11 ноября завершила высадку у Керчи Отдельная Приморская армия. По врагу был нанесен еще один довольно чувствительный удар. На плацдарме стало легче. Гитлеровцы атаковали все реже, да и не с таким ожесточением, как прежде. Ведь теперь им приходилось распылять свои силы сразу на три направления — перекопское, сивашское и, наконец, керченское.

А тут еще с 5 ноября приступили к работе армейские водно-транспортные средства. К Сивашу было доставлено десять больших плоскодонных лодок. На них-то через «гнилое море» и переправили артиллерийские орудия, зенитные установки, а также боеприпасы, медикаменты, продовольствие.

Все было бы хорошо, если бы не эти треклятые отливы. Во время их плавсредства садились на днища. И тогда бойцы, привязав к бортам лодок канаты, волокли груженые суда по вязкому илу. Волокли зачастую под вражеским артобстрелом и бомбежкой.

Но что бы там ни было, а лодочная переправа значительно облегчила положение. Представилась возможность более оперативно эвакуировать в тыл раненых, которых, кстати, скопилось на плацдарме порядочно, и уход [46] за ними не всегда соответствовал должным требованиям.

А вскоре на сивашский берег прибыли и две инженерно-саперные бригады — 1-я и 12-я. Первой из них, помнится, командовал П. Бесценный, второй — П. Павлов.

Немедля саперы приступили к делу. Прежде всего взялись за наведение паромно-лодочной переправы. Она была более чем необходима для жизнеобеспечения сражающихся на плацдарме войск и для наращивания их ударной мощи. Ведь паромы позволили бы перебрасывать на южный берег Сиваша практически любую технику, не говоря уж о других грузах.

Это хорошо понимали и гитлеровцы. Потому-то и делали все от них зависящее, чтобы если и не сорвать, то по крайней мере до предела усложнить работу наших саперов, максимально оттянуть срок ввода в строй переправы. Воздушные налеты противника участились. Вражеские стервятники то и дело бомбили побережье, мешая спускать на воду плавсредства. Доставалось и подразделениям, работавшим непосредственно в заливе.

Разумеется, все эти действия авиации врага не оставались безнаказанными. К тому времени к переправе было стянуто уже достаточное количество противовоздушных средств. Огонь зенитных орудий и пулеметных установок достигал цели: враг нес потери. Но налеты не прекращал.