В войну в какой-нибудь роте или даже взводе как бы сходилась одетая в солдатские шинели необъятная Россия, и были это простые люди, близкие нравами, привычками. Армия военного времени, как видит ее теперь Высоцкий, была примером единения, взаимопонимания, товарищества. Об этом он еще напишет во второй части, где расскажет, как шли они, солдаты, по Польше, Германии, Чехословакии, что там видели и чувствовали, как представляли себе мирную жизнь, в которую собирались вернуться.

Высоцкий вдруг ловит себя на мысли, что своим успехом, вот этой первой сотней страниц обязан Гале, встрече с ней. Его словно электрическим током пронизывает мгновенная радость. Зачем обманывать себя: он думает о Гале все время, желание вновь встретиться с ней живет в нем постоянно, вдохновляет, то, что за считанные дни и ночи он справился с большей половиной рукописи, произошло благодаря Гале и городу, который так властно напомнил о молодости.

Высоцкий примерно знает, где находятся палатки, в которых живут студенты-геологи и Галя. Это в самом конце улицы, на которой размещается гостиница. За окраинными домами, яблоневыми садами начинается большая, вымытая дождями и паводками котловина, заросшая дубовым кустарником, и только там могут быть разбиты студенческие палатки.

Он бреется электрической бритвой, одевается, выходит из гостиницы.

Улица сначала круто берет вверх, затем полого спускается к котловине. Булыжника тут нет, обыкновенная деревенская улица, и только огороженные штакетником дворы, аккуратные, с покрашенными ставнями домики показывают, что город еще не кончился.

В самом конце улицы Высоцкий видит Галю. Она подымается навстречу и, заметив Высоцкого, прибавляет шагу. Запыхавшаяся, не скрывая удивления, она наконец подходит. Ее лицо явно излучает это удивление. На Гале белая с кружевным воротником блузка, синий, в мелких цветочках сарафанчик, белые туфли, что-то новое в прическе — светло-русые волосы сплошной волной спускаются на плечи. Высоцкий никогда не разбирался в женских нарядах, не умел их различать у разных женщин, но теперь видит, что Галя умеет одеваться со вкусом. Она как молодой тополь — высокая, стройная, с открытым, чуть продолговатым лицом, выразительными, правильными, даже утонченными линиями.

— Студенты уехали на картошку, — в замешательстве говорит Высоцкий. — Все время шел дождь. Я приходил в парк, но вас не было.

— Дождя нет три дня.

— Я немного работал. Привез с собой рукопись, Я не обманываю — ходил вчера в парк, но вас не встретил.

Лицо у Гали засветилось,

— Я два раза была в парке. И к преподавателям в гостиницу приходила.

— Почему не зашли ко мне?

Она молчит. На смугловатом лице загадочная и как бы призывная улыбка. Как хочешь понимай эту улыбку.

— Вы должны восхищаться мной! — деланным, притворным голосом выпаливает Высоцкий. — Сейчас три часа, и со вчерашнего вечера я ничего не ел. И все эти ночи почти не спал...

— О, вы — герой. Но зачем же себя так изводить? Пожалели б себя ради меня хотя бы — я вам благодарна за английский язык.

Она, оказывается, и шутить умеет. В серых с зеленинкой глазах заметно мельтешат искорки смеха.

Не сговариваясь, они подымаются до того места, откуда улица снова начинает спускаться, теперь уже к реке.

— Может, зайдем ко мне? — предлагает Высоцкий. — Покажу вам оправдательные документы. Что делал, чем занимался.

— Не теперь. Когда-нибудь в другой раз. Лучше сходим к Припяти.

— Тогда на самую Припять. Пообедаем. Сжальтесь — почти целые сутки я действительно ничего не ел.

— В речной ресторанчик! — Галя не скрывает радости. — Туда я согласна, там чудесно. В такое время и людей бывает мало. Я один раз там была.

Странный все-таки народ женщины. На то, что Галя согласится с ним пообедать, посидеть на палубе старого речного пароходика, приспособленного под летний ресторанчик и намертво пришвартованного к берегу, Высоцкий меньше всего рассчитывал. Этот ресторанчик он приметил в первый день, как приехал в город, и, конечно, собирался сюда заглянуть. Теперь случай представился.

И все же что-то его беспокоит. Из предыдущих встреч мнение о Гале сложилось как об особе упрямой, целомудренной, в чем-то даже необыкновенно твердой. Неужели первое впечатление было обманчивым? Вообще он мало знает женщин и в глубине души даже побаивается их. В молодые годы его привязывало чувство к Кларе; позже, женившись, он просто смирился, оберегая покой и удобства, которые давала семейная жизнь. Занимался своими научными изысканиями. Это не значит, что его вовсе не интересовали женщины. В душе никогда не угасала надежда, что его еще настигнет необыкновенная любовь, что он встретит женщину, которая поймет его так, как не понимал никто. Надежды были смутные, шаткие, для их осуществления он практически ничего не предпринимал. А может, необыкновенных женщин не встречал? Те, которых он знал, ничем необыкновенным не отличались, некоторые нравились, и он, на вечеринках, гулянках или когда бывал на курорте, немного с ними флиртовал, но на этом все и кончилось. Он, конечно, не ангел с крылышками. Во время войны и после того, как разошелся с Кларой, он сходился с женщинами, но к серьезному это не привело.

Тем временем перейдя набережную улицу, Высоцкий с Галей забрели в парк. После дождя сентябрь снова дарит тихие солнечные дни. По аллейкам под ногами шуршат опавшие листья, но на тополях, дубках, акациях зеленый убор еще держится прочно и только изредка увидишь тронутую дыханием осени желтую прядку листвы. Бабушки возят в колясках внуков, вяжут, сидя на скамейках, чулки, попалась на глаза и веселая компания. Вообще-то тихо в парке. Рабочий день еще не кончился, ученики на занятиях, студенты — на картошке. Некому нарушать тишину в пока еще немноголюдном парке.

Пришвартован к берегу пароходик в том месте, где парк больше всего вырублен под застройку и где возвышаются теперь четырехэтажные коробки, заслоняющие Центральную площадь от реки.

С берега до пароходика проложен дощатый настил, а на палубу надо взбираться по крутой деревянной лесенке. Над палубой натянут брезентовый тент, под ним тонконогие столики, кресла на железных ножках. Тента на всю палубу не хватает, и несколько столиков стоят под грибами-зонтиками. За один из таких, откуда хорошо видны заречные луга, сосняк, сели Высоцкий с Галей.

Людей в ресторанчике немного. Тем не менее Галя на глазах переменилась. Решимость, с какой она согласилась пойти пообедать, тут ее сразу покинула. С каким-то страхом смотрит на Высоцкого, молчаливая, смущенная. На смуглых щеках отчетливо пробивается румянец. Порядки в ресторанчике такие же, как и в других местах общественного питания. Располневшие официантки в льняных расшитых платьях, с наколками на волосах, чем-то напоминающими царские короны, сгрудились за отдельным столиком, ведут неторопливые разговоры. Им как бы и дела нет, что клиенты ждут.

Галя нерешительно смотрит на меню, не решаясь что-либо выбрать, и Высоцкий усмехается — не часто, видно, ходила по ресторанам. Когда наконец подошла официантка, он заказал самое лучшее, что было из закусок, а из напитков — дорогой коньяк.

У Гали зарозовели щеки.

— Так меня еще никто не угощал.

На нее вдруг нападает смех. Она хочет сдержать его и не может — захлебывается, выхватив из сумки носовой платок, вытирает слезы, выступившие на глазах, опускает голову, — не хочет, чтоб кто-нибудь видел ее в таком состоянии. Смеется искренне — всем существом, до самозабвенья. А Высоцкому неловко. Мгновенно в памяти встает картина, напоминающая что-то подобное. Когда он убежал из лагеря, попал к партизанам, то чаще, чем в другие места, заглядывал в одно большое лесное село, вернее, в облюбованную, выбранную им самим хату в этом селе, где жили мать с дочкой. Дочке было лет восемнадцать, звали ее Параска, и, кажется, она с симпатией относилась к молодому и не сказать чтоб невидному партизану, каким тогда он был. Во всяком случае, с пустыми руками из хаты не выпускала, а если оставался ночевать, угощала, как могла. Про Клару он ничего не знал, не знал, где она, жива ли, и были все основания полагать, что есть на свете другая женская душа, которая искренне им заинтересована.