Иванькович тоже возбужден. Шофер ведет машину на малой скорости, время от времени ее останавливает, а Иванькович, повернув к Высоцкому свое приятное лицо, рассказывает о крекингах, проценте серы в местной нефти, о ее высоком качестве. Поднаторел редактор в технических вопросах, начав писать про нефть и строительство. Стройка между тем действительно известна и значительно больше по размаху, по удельному весу, чем думал раньше Высоцкий. По мощности завод превзойдет Новополоцкий, но с пуском его запоздали. Новый секретарь горкома, доверчиво рассказывает Иванькович, стройкой только и живет, бывает тут ежедневно, летает в Минск и Москву и, очевидно, добьется, что в начале будущего года первая очередь завода вступит в строй...

Теперь Высоцкий и сам видит, что большая часть работы сделана. Через стеклянные стены длинной анфилады цехов, которые тянутся параллельно один другому и замыкаются в правильный четырехугольник, проглядывает их внутреннее оборудование — снова трубы, чаны, резервуары. С правой стороны стройки общежитие, а еще правее вырисовываются черты жилого городка. Когда ехали по асфальту, Высоцкий легко ориентировался на местности, узнавал места, пейзажи, теперь ничего не узнает, и ощущение такое, будто попал в совсем незнакомый мир. Он знает — завод размещается между Козляками и Крапивницей, деревнями ничем не знаменитыми, в которых он никогда подолгу не задерживался, так как не о чем было писать. Между деревнями был лес — дубняки, березняки. Теперь леса не видно, не видно даже следов раскорчевок, и поэтому, наверно, полная утрата ориентации. Кстати, чувство знакомое. На глазах Высоцкого отстраивался Минск, он помнит очертания старых площадей, скверов, вид зданий, каких давно нет, так как на их место встали новые площади и здания. Но и прежние время от времени всплывают в памяти, и, закрыв глаза, он до мелочей может восстановить их облик, и, значит, они как-то живут.

— Припяти завод не повредит? — спрашивает Высоцкий.

— Не должен, — задумчиво отвечает редактор. — Планируется отводной канал.

Он приехал в Дуброву с таким же высоким настроением внутреннего подъема, как приезжал в давние годы, когда тут работала Клара. Еще издалека увидел буровую вышку — она на поле, там, где возвышаются дубы, под ними виднеются вагончики, очертания каких-то бараков, — наверно, начинается стройка.

Он не знал, что скажет Гале, когда ее встретит, мысли путались, разбегались, он чувствовал только радость, которая властно охватила его сущёство. За два дня, пока не видел Галю, он как бы достиг наивысшей точки накала: если бы не подвернулся Иванькович, он нашел бы иной способ приехать в Дуброву, так как не встретиться с Галей не мог.

Это было, конечно, безумие. Разумом он это понимал, но не в силах был преодолеть всевластное стремление, которое подчиняло остальные мысли и чувства. Решительный разговор произошел позавчера в гостинице, Галя сама пришла к нему, так как, видимо, тоже боялась, что порвется тугая нить стремительного сближения, которое наметилось между ними с первой встречи. Так должно было случиться, он сам жаждал этого. Он ей сказал все, и она сказала. Пусть не словами. Он видел, чувствовал ее порыв к нему и через свое чувство переступить не может. Иначе будет укорять себя все дни, которые ему осталось прожить. За двадцать лет всевластное чувство пришло впервые, ни одна женщина за это время не могла его потрясти так, как Галя; она будто пробудила душевные силы, которые до сих пор были приглушены, дремали.

Дуброву узнать можно, хотя и перемены произошли большие. Три, как ранее, поселка; южный и северный и раньше выглядели довольно прилично, но старая деревня, расположенная между ними, вид имела чрезвычайно убогий. Портила впечатление. Замшелые, с маленькими окнами хаты жались одна к другой — их, наверно, построили еще деды и прадеды.

Старой улицы нет, осталась только ее нижняя часть, спускавшаяся к болоту. В центре своем Дуброва — вполне современный поселок. Как и в других селениях, мимо которых проезжал Высоцкий, встали тут новые дома, среди них несколько каменных. И диво дивное — есть в Дуброве несколько магазинов, швейная мастерская, ателье по ремонту приемников и телевизоров, столовая, гостиница, — вы слышали об этом, граждане?

Только машина, проезжая дорогами, улицами, по-прежнему тонет в зыбком полесском песке. Асфальт до Дубровы еще не проложен. И председатель в Дуброве знакомый — Моисей Горох. При Высоцком он был инструктором горкома и заведующим районо. Но Гороха нет, уехал в город, где постоянно живет его семья.

Еще не поздно, но сумерки уже сгущаются. Устроившись в гостинице, Высоцкий с Иваньковичем направились затем в столовую. Тут Высоцкого подстерегала главная неожиданность.

Зал в столовой довольно просторный, столики, стулья — городского типа, порядки основаны на самообслуживании. Несколько столиков сдвинуты, за ними шумно беседуют молодые люди с загорелыми до черноты лицами, бронзовыми телами, которые проглядывают из-под расстегнутых воротничков. Не сразу Высоцкий заметил среди застолья Галю, а заметив, так растерялся, что даже забыл поздороваться. Она тоже растерялась, покраснела, кивнула ему головой и сразу же отвела взгляд.

Иванькович тем временем остановился возле веселой компании, подошел к Гале, поздоровался, как со знакомой, за руку, что-то у нее спросил. Она ему что-то ответила — из-за шума нельзя было услышать что.

Высоцкий сел за столик в другом конце зала. Он долго не мог справиться с собой — краснел, бледнел, дышал, как выброшенная на берег рыба.

Галя сидит между двух широкоплечих парней. У одного на продолговатом лице заметен синеватый шрам — будто след от раны, второй, с роскошной черной шевелюрой, кажется самоуверенным и высокомерным. В застолье других женщин нет, и все внимание компании обращено к Гале. На студентов Галины собеседники не похожи — самостоятельные люди.

— Геологи, — сказал Иванькович, подойдя. — Денег хватает, гуляют как аристократы.

— Вы знакомы с Хмелевской? — стараясь говорить спокойно, спросил Высоцкий.

— Вы ее тоже знаете? — редактор, кажется, вовсе не удивился. — Мы в комсомоле вместе работали. Хочу ее в газету взять. Хорошая дивчина. Только испортил жизнь ей один баламут. Он отсюда, из города...

Высоцкий вдруг вспомнил, как подхватилась Галя, когда в речной ресторанчик зашел бригадир монтажников. Может, он ее муж?

Галя время от времени бросает на Высоцкого взгляды, вид у нее немного растерянный — видимо, не ожидала, что он застанет ее здесь. Но ведь ничего особенного не случилось. Разве геологи не могут пригласить в компанию красивую женщину, с которой работают, и разве она должна отказываться от приглашений? Высоцкому до боли жаль Галю. Совсем в новом свете встает их стремительное сближение. Молодая женщина — словно птица с перебитым крылом — стремится вдаль и ищет опоры.

Как-то вдруг шумливая компания поднимается, выходит из столовой. На пороге Галя остановилась, встретилась взглядом с Высоцким. Он улыбнулся, кивнул головой — будто подал знак, что останется в деревне.

— Горох собирается на пенсию, — говорит Иванькович. — Председатель был хороший. Двадцать лет на одном месте.

— Где Гавака? — спрашивает Высоцкий о прежнем председателе, которого хорошо знал.

— Наверно, на пенсии. Как выпустили из тюрьмы, был председателем сельпо.

— От Гаваки молодежь в отходники не бежала. А как от Гороха?

— Времена другие, — Иванькович вдруг становится задумчивым. — Теперь, если хочешь, чтоб человек остался в селе, дай условия получше, чем в городе. Только далеко еще до этого...

Вечером Иванькович идет на занятия, а Высоцкий в ожидании встречи с Галей блуждает по Дуброве. Им владеет необычное, какое-то тревожно-приподнятое настроение. Былое, давнее переплетается с сегодняшним, он узнает дороги, деревья, здания и в то же время не узнает, так как на все лег отпечаток перемен. На окраине Дубровы был белый мысок чистого березняка, он и теперь там, но деревья разрослись, вроде бы поредели, их пожелтевшие кроны отливают каким-то тревожным блеском под последними лучами солнца, которое уже наполовину скрылось за лесом. Он никогда не думал, зачем насажен на бугорке березняк, и только теперь догадывается: там, очевидно, кладбище, так как в другом месте его нет.