— Папа!

— Ну что еще, девочка? — Смит начал проявлять признаки нетерпения.

— Папа, ты не можешь попросить этого злого человека, чтобы он не бил мальчика-индейца? Ребенок должен всегда говорить правду, разве за это можно наказывать?

— Идем, Кэт. Я не могу его об этом просить. Кроме того, все индейцы — скверные люди, и их всегда неплохо за что-нибудь наказать.

— Но ведь это же несправедливо, пап, — тихо сказала Кэт, она была далека от того, чтобы видеть в мальчике-индейце человека, принадлежавшего к народу, убившему ее бабушку, она даже сочувствовала мальчику, потому что Фрэнк Эллис чем-то напоминал тетушку Бетти.

Смит ненавидел индейцев, но он понимал, что замечание дочери справедливо, и сказал, может быть, даже не столько для дочери, сколько для себя:

— Отец этого мальчишки — циркач, и мы не можем вмешиваться, мы не имеем на это никакого права.

Когда отец с дочерью добрались до ложи, шел очередной номер. Показывали свое искусство акробаты на трапеции. Смит уселся на стул. Он видел акробатов, видел тетушку Бетти, видел сидящих в соседней ложе внимательно наблюдающих за сценой господ, видел Кэт, сидящую рядом с ним, но думал он совсем о другом: перед глазами у него были мать и охваченная огнем ферма. Наконец-то он нашел эту банду убийц… Представления продлятся еще два дня, а после сегодняшнего успеха гастроли, возможно, будут продолжены, и он сумеет договориться с полицией об их аресте.

Под куполом цирка раздавались возгласы артистов, выполнялись головоломные сальто, но Смит только на секунду отвлекся от размышлений о предстоящем аресте.

Пока зрители восхищались акробатами, Фрэнк Эллис в сопровождении своих стражей возвратился в фургон дирекции.

— Эллис! — воскликнул директор. — Давайте же решать, чего мы хотим! Наступают сроки платежей, но представители банка, кажется, теперь успокоились. И этот деятель из цирка «Би энд Би» тоже доволен, но я не знаю, сказать ли «к сожалению, доволен» или «слава богу, доволен», ведь он наверняка имел разговор в банке и знает о наших финансовых делах. Он намеревается совершить разгром, короче говоря, цирк «Би энд Би» хочет проглотить нас, как акула лакомый кусочек. И нам надо подумать, будем ли мы хорошо себя чувствовать в желудке этой акулы или лучше спасаться. Вот вопрос!

— Я не могу ответить на него, — уклончиво сказал Эллис. — Я только администратор. Зачем вы меня об этом спрашиваете?

— Эллис! Вы всегда были моей правой рукой, я доверяю вам, и, в конце концов, вы режиссер.

— Да, работаю как режиссер, называюсь — помощником, а за кассой заработок за два месяца.

— Эллис, не говорите глупостей. Вы не хуже меня знаете наше положение. Нам незачем препираться между собой. Нужно как можно быстрее и с меньшими потерями выбраться из этой пропасти. До сих пор мы были самостоятельны, но я чувствую, что больше нам не выдержать. Цирк «Би энд Би» готов на все. Контракт с Рональдом и со Старым Бобом уже обеспечен и, если мы ничего не предпримем, «Би энд Би» заберет наши лучшие номера.

— С Рональдом! Контракт с этим мерзавцем! Да он просто опасен для общества, и вы не должны об этом молчать! В черном списке ему место, а не в порядочном цирке! Да и Гарри туда же! Этот наглый мальчишка успел раззвонить, что он вовсе не сын Ситтинга Булла! Он оскорбил нас!

— Эллис, что с вами! Не мелите глупостей! Вы вообще сегодня невыносимы: нервное потрясение или еще что-нибудь в этом роде. Лучше ложитесь спать. Спокойной ночи! А я отправлюсь на манеж. Сейчас пойдет последний номер — «Нападение на почтовую карету», и я должен слышать, что скажут господа в ложе по этому поводу.

Директор выскочил из фургона, и Эллис остался один. «Старый дурак», — проворчал он, открыл маленький шкафчик, вытащил бутылку, выпил бренди и бросился в кресло.

«Эта бестия, эта собака Рональд выставил меня на посмешище. И ему же еще контракт в цирке „Би энд Би“! Восходящая звезда! А я как нищий буду бегать и искать, не потребуется ли где режиссер. Но подождите! Эллис еще жив!»

Он опять подошел к шкафчику и вынул небольшой пакетик, на котором было написано: «Яд!» «Это действует не только на крыс, мой господин!»

А между тем зрители с нетерпением ожидали заключительного номера. Многие из них сами принимали участие в схватках на границах, у многих были родственники или друзья, которые совершили путь со среднего запада на далекий запад, они прошли теми местами, где пролегла через всю страну железная дорога.

Оркестр проиграл туш, и на арену длинной цепочкой со своими женщинами и детьми вышли индейцы. Впереди ехал Матотаупа. Рядом с ним — старейший из труппы, впервые сегодня показавшийся на манеже. За ними — Большой Волк с сыном. Поющая Стрела и остальные мужчины. Чуть поодаль — женщины и дети. Их кони тащили волокуши, на одной лошади справа и слева висело по кожаному мешку, из которых выглядывали детские головки. Женщина несла ребенка в расшитой сумке за спиной.

Публика молча смотрела. Кэт, увидев индейцев, насторожилась, ее ручонки стали влажными от холодного пота.

Индейцы разместились на одной стороне манежа. Моментально были разбиты палатки, повешены перед ними на рогатинах котлы, установлен столб, разрисованный краской. Среди начертанных на нем знаков был и четырехугольник, символизирующий четыре стороны света. Спокойствие мирного лагеря нарушил молодой индеец, уже знакомый Смиту и Кэт. Он выскочил на арену на коне, как вкопанный стал перед военным вождем — Матотаупой — и на языке дакотов сообщил:

— Белые напали на нашу землю. Они уже рядом!

Женщины и дети, вызывая одобрение рабочих цирка, моментально свернули палатки и отправились с манежа. Воины приготовили оружие и выстроились в ряд. Зрители ложи номер семь могли видеть каждого всадника в лицо.

Кэт с напряжением смотрела на этих мужчин. Только что состоявшийся разговор всколыхнул в ней ужасные переживания того, прошедшего лета. Она всматривалась в лицо каждого всадника.

— Отец, — тихо произнесла она, так тихо, что не услышала даже тетушка Бетти. — Отец, это он!

— Кто, деточка?

— Тот, который взял меня тогда на руки, а потом опустил на землю, потому что я очень кричала.

— Который? — Голос Смита дрожал.

— Четвертый слева.

— Не пятый?

— Нет, четвертый.

— Пятый — это брат Большого Волка, с ним я разговаривал. Тот, что рядом с ним, очень на него похож. Наверное, это и есть Большой Волк.

— Что там у вас? — возмущенно зашипела тетушка Бетти. — Пожалуйста, потише!

Смит замолчал. Ему больше не о чем было спрашивать Кэт. В его глазах убийца был установлен.

Под быструю музыку, напоминающую шум катящихся колес, на арену выехала почтовая карета, запряженная четверкой лошадей. Матотаупа пронзительно свистнул, и тотчас индейцы были рядом с каретой. Четверо схватили коней за поводья и остановили их на полном скаку. Двое напали на кучера — крепкого рыжеволосого мужчину. Он отбивался, пытался вырваться, но тут же был умело, как отметили зрители, скручен веревками и привязан к столбу. Он изрыгал целую гамму разнообразных ругательств, которые с одобрением воспринимали зрители и в особенности юные «знатоки». Дама, высаженная из кареты, кричала: «Спасите! Помогите!» — и наконец упала в обморок, и достаточно осторожно была усажена победителями на барьер, как раз против ложи номер семь.

— Это просто наездница, — сказал Смит дочери, но под влиянием проносящихся воспоминаний сказал настолько громко, что возмутил тетушку Бетти.

— Ты так серьезно переживаешь эту игру, Сэмюэл, — раздраженно произнесла она.

Матотаупа подошел к связанному кучеру и заговорил, повторяя каждую фразу и на языке дакотов и на английском, чтобы и зрителям, и индейцам была понятна его речь:

— Что вы ищете здесь, в местах нашей охоты? Вы спросили нас, можно ли вам здесь появляться? Вы раскурили с нами священную трубку мира? Вы заключили с нами договор.