Поиск
Не потому ли?
Один вопрос, томительный, всегдашний,
От стершихся в невозвратимом дней,
От взятых в основание камней
До завершенья Вавилонской башни.
Зачем согбенный бог над серой пашней?
Зачем в кристалле снов игра теней?
Зачем, слабее я или сильней,
Всегда в сегодня гнет влачу вчерашний?
Как ни кружись, клинок и прям и прост:
Уродство не вместится в совершенство,
Где атом – боль, там цельность – не блаженство.
Не потому ль водовороты звезд?
Не потому ли все ряды созданий,
Чтоб ужас скрыть бесчисленностью тканей?
В театре
В театре, где мы все – актеры мига,
И где любовь румянее румян,
И каждый, страсть играя, сердцем пьян,
У каждого есть тайная верига.
Чтоб волю ощутить, мы носим иго.
Бесчисленный проходит караван,
Туда, туда, где дух расцветов прян,
Где скрыта Золотая Счастья Книга.
Рубиново-алмазный переплет,
Жемчужно-изумрудные застежки.
Извилистые к ней ведут дорожки.
По очереди каждый к ней идет.
Чуть подойдет, как замысел окончен.
И слышен плач. Так строен. Так утончен.
Мертвая голова
Изображенье мертвой головы
На бабочке ночной, что возлюбила
Места, где запустенье и могила,
Так просто растолкуете ли вы?
Вот изъясненье. Здесь гипноз травы,
Которую плоть мертвого взрастила,
И череп с мыслью, как намек-кадило,
Дала крылатой. Жить хоть так. Увы.
Живет кадило это теневое.
И мечется меж небом и землей.
Скользит, ночной лелеемое мглой.
Вампирная в нем сила, тленье злое.
И бабочки пугаются ночной.
Тот здесь колдун, кто жить возжаждал вдвое.
Последняя
Так видел я последнюю, ее.
Предельный круг. Подножье серых склонов.
Обрывки свитков. Рухлядь. Щепки тронов.
Календари. Румяна. И тряпье.
И сердце освинцовилось мое.
Я – нищий. Ибо много миллионов
Змеиных кож и шкур хамелеонов.
Тут не приманишь даже воронье.
Так вот оно, исконное мечтанье,
Сводящее весь разнобег дорог.
Седой разлив додневного рыданья.
Глухой, как бы лавинный, топот ног.
И два лишь слова в звуковом разгуле.
Стон – Ultima, и голос трубный – Thule.
Ultima Thule
Эбеновое дерево и злато,
Густой, из разных смесей, фимиам.
Светильники, подобные звездам,
В ночи упавшим с неба без возврата.
Огромные цветы без аромата,
Но с чарой красок рдеющие там,
В их чаши ветхий так глядел Адам,
Что светит в них – не миг, а лишь – когда-то.
Обивка стен – минувшие пиры,
Весь пурпур догоревшего пожара.
Завес тяжелых бархатная чара.
И мертвых лун медяные шары
Да черный ворон с тучевого яра –
Вот царский мир безумного Эдгара.
На пределе
Бесстрастная, своим довольна кругом,
В безбрежности, где нет ни в чем огня,
Бескровная, и сердце леденя,
В лазурности идя как вышним лугом.
Бездумная, внимая вечным вьюгам,
В бездонности, где целый год нет дня,
Бездушная, ты мучаешь меня,
Луна небес над самым дальним Югом.
Он северней всех северов, тот Юг.
Здесь царство льдин возвышенно-кошмарных,
С вещаньями разрывов их ударных.
Медведь полярный был бы мне здесь друг.
Но жизни нет. Ни заклинаний чарных.
Безрадостный, я втянут в мертвый круг.
На Южном полюсе
На Южном полюсе, где льется свет по льдине,
Какого никогда здесь не увидеть нам,
И льдяная гора резной узорный храм,
Что ведом Нилу был и неиэвестен ныне.
Восходит красный шар в безжизненной пустыне,
И льдяная стена, как вызов небесам,
Овита вихрями, их внемлет голосам,
А кровь небесная струится по твердыне.
Но были некогда там пышные сады.
Давно окончилось их жаркое цветенье,
Лишь в красках, чудится, скользят их привиденья.
И в час, когда звезда уходит до звезды,
Еще цветут цветы средь всплесков и боренья
Не забывающей минувшее воды.
Белый бог
Он мне открылся в северном сияньи.
На полюсе. Среди безгласных льдин.
В снегах, где властен белый цвет один.
В потоке звезд. В бездонном их молчаньи.
Его я видел в тихом обаяньи.
В лице отца и в красоте седин.
В качаньи тонких лунных паутин.
Он показал мне лик свой в обещаньи.
Часы идут, меняя тяжесть гирь.
Часы ведут дорогой необманной.
Зачатье наше в мысли первозданной.
На снежной ветке одинок снегирь.
Но алой грудкой, детским снам желанной,
Велит Весне он верить цветотканной.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: