Поиск
Одной
Чую, сердце так много любило,
Это сердце терзалось так много,
Что и в нем умаляется сила
И не знаю, дойду ли до Бога.
Мне одно с полнотой не безвестно,
Что до Чернаго нет мне дороги,
Мне и в юности было с ним тесно,
И в степях размышлял я о Боге.
Гайдамак необузданной мысли,
Я метался по Дикому Полю.
Но в лазури лампады повисли,
В безрассудную глянули долю.
До какой бы ни мчался я грани
На какое б ни ринулся место,
Мне Звезда засвечалась в тумане,
Весь я помнил, что видит Невеста.
Отшумели, как в сказке, погони,
Больше нет мне вспененнаго бега.
Где мои распаленные кони?
У какого далекаго брега?
По желанным пройду ли я странам?
Под пророческим буду ли Древом?
По моим задремавшим курганам
Только ветер летает с напевом,
И вращенье созвездий небесных
Подтверждает с небеснаго ската,
Что в скитаньях моих повсеместных
Лишь к Одной я желаю возврата.
Осень
Я кликнул в поле. Глухое поле
Перекликалось со мной на воле.
А в выси мчались, своей долиной,
Полет гусиный и журавлиный.
Там кто-то сильный, ударя в бубны,
Раскинул свисты и голос трубный.
И кто-то светлый раздвинул тучи,
Чтоб треугольник принять летучий,
Кричали птицы к своим пустыням,
Прощаясь с летом, серея в синем.
А я остался в осенней доле,
На сжатом, смятом, бесплодном поле.
Мне хочется
Мне хочется расцветов полусонных,
При перебеге косвенных зарниц.
Мне хочется свиданья звуков звонных,
Идущих от невидимых звонниц.
Чтоб звук души, идя в тиши к другому,
Был светом-пересветом хрусталей.
Чтоб в сердце забаюкал я истому,
Заслыша бег-напев коростелей.
Чтоб в памяти, в сверкающем затоне,
В подводных далях шли навстречу сны,
Чтоб в голубых куреньях благовоний
Всходила мысль до лунной вышины.
Глубже
В белом ландыше венчальном светловольный аромат.
Первовесть, зачарованье, в душу ластящийся лад.
Хмельный сказ в нем влился древле с зачинаньем и концом.
Сердце взятое невесты, в белом платье, под венцом.
Скрипки тонкие запевы, всполох ветра в ветках ив,
От истомы до истомы глубью льющийся отлив.
В ждущей чаше свет медвяный, нежно-бледно-золотой.
Перезвон благословенья, льется благовест густой.
Благовонье глубже, гуще – дух фиалки, тайна в ней
Преломившихся, ушедших, задремавших в грезе, дней.
Страстной схимницы томленье. Глубже-глубже прячет вздох.
Инокиня пред иконой. Ладан сердца видит Бог.
Три терема
Три терема были у нас златоверхие,
В одном расцвечается Солнце багряное,
В другом зазеркалился Месяц серебряный,
По третьему зерна из звезд.
Где легкия санки с полозьями звонкими?
Куда с колокольчиком скрылись бубенчики?
До этого царства дорога обрывная,
И гулкий обрушился мост.
Один только путь сохранен необманчивый,
Смотреть по-орлиному в Солнце багряное,
Смотреть по-русалочьи в Месяц серебряный,
Молиться к звезде в вышине.
Тогда оживляются берег и озеро,
Все гулкое Море цветет синецветами,
И ты, златовенчан, проходишь три терема,
В обрызганном сказками сне.
Храню я три терема, те златоверхие,
Вот гость на крыльце, с огневыми зеницами,
В руках его бубен, как Месяц восполненный,
Вкруг бубна – из звезд бубенцы.
Велит мне брататься с цветами и птицами,
Венчаться велит полевым колокольчиком,
Надречных набрать златоцветных бубенчиков
И бросить во все их концы.
Семизвездие
Вещательно-веская сила есть в числах,
В них много для нас говорящих примет.
Так в мощных клыках мастодонта обвислых
Тревожно читаем мы тысячи лет.
Тринадцать – то лунная месяцев смена,
Двенадцать – юнейший – есть солнечный счет.
Все числа нам повесть и волны и пена,
По числам вся жизнь круговая течет.
И как бы не знали велений скрижали
И Море и Звезды и Солнце с Луной, –
Когда семицветно лучи заиграли,
Пред тем как возникнуть – Державой одной?
И как бы не знала Верховная Чаша
Всех капель кипящих – в ней – силы живой?
В псалме числовом их – симфония наша,
В их взрывах – нам буря, магнит вихревой.
Не все в письменах мы прочтем достоверно,
Не только здесь блески, – и смутная темь.
Мне светит, в своем начертаньи размерно,
На Северном небе горящее семь.
Издревле свирель семикратно напевна,
Звучит в ней – с созвездий пришедший к нам звон.
И то, что неделя в веках семидневна,
Не прихоть – целительно-верный закон.
Чтоб дух не обуглился в зодческом зное,
Шесть творческих взмахов – и отдых, седьмой.
Об этом гласит нам созвездье родное
Всего лучезарнее – белой зимой.
Пять чувств – хоровод. У поэта шестое
Есть творчество памяти в видящем сне.
Седьмое же в царство ведет золотое,
К цветку голубому в творимой стране.
Бывают минуты, – я вижу все звенья,
Я помню все путы несчетных темниц.
И как я разбил их стезей воплощенья
И новой дороги до новых станиц.
От часа додневья, от лика медузы,
В себя восприявшей лазоревый крест,
Я ведал восторги и сбрасывал узы,
Я принял все жертвы столетий и мест.
И разве я не был змеей семиглавой,
Как воды горели и воздух был рдян?
Я мыслю об этой поре величавой,
Когда мне приливный гудит Океан.
И разве не стал я малиновкой серой,
Явившей, что сердце ея из огня?
Цепь ликов прошел я – и полною мерой
И поступью тигра – и ступью коня.
Откуда бы взял я всю редкостность клада
Несчитанной страсти ко всем существам?
Все было мне нужно. И вот еще надо
Иной камнеломни, чтоб выстроить храм.
Когда упадают дремотно ресницы
И я в многозоркую ночь ухожу.
Поют и поют голубыя мне птицы,
Что новую нужно пробить мне межу.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: