— Это надо сделать немедленно... А что вы можете сказать о работе тыла? — без обиняков спросил я.

Карельштейн ответил не сразу:

— Участок сложный, и претензии имеются. Особенно к работникам продовольственного отделения. Горячую пищу дают два раза в сутки. Но в наиболее опасные места ее порою не подносят. Кстати, пища однообразная, часто невкусная... Зато с боепитанием все благополучно. Боеприпасами полки обеспечивались, как правило, без перебоев.

— А соответствуют ли своему назначению командиры частей, работники штаба и тыла дивизии?

— Безусловно. За исключением немногих... Политработники в основном дело знают отлично.

Я с удовольствием разглядывал комиссара. С первой встречи мне понравился даже его облик: высок, собран, подтянут, хотя на лице печать усталости. Поинтересовался его самочувствием.

Карельштейн открыто посмотрел мне в глаза и ответил, чеканя каждое слово:

— Чувствую себя полностью работоспособным...

Я не случайно задал этот вопрос комиссару.

В самое напряженное время войны, 28 июля 1942 года, народный комиссар обороны издал приказ № 227. В нем было сформулировано требование к войскам: «Ни шагу назад!» В приказе говорилось о необходимости защищать каждую пядь советской земли, намечались меры по укреплению боевого духа и дисциплины. Поэтому я сказал Карельштейну:

— Рад слышать, что вы полностью работоспособны. Возвращайтесь в полки, пусть бойцы всегда видят вас рядом... [11]

Карельштейн тут же отправился на передовую.

Я остался один. На столе горела лампа, бросавшая неяркий свет на карту боевых действий. В полумраке, царившем в блиндаже, быстро прошло нервное напряжение наполненного событиями дня. А события произошли весьма существенные. В полдень я еще командовал тыловыми курсами, а к вечеру стал командиром дивизии, причем в трудный момент. Неудачное наступление очень сказалось на моральном состоянии воинов двух полков. Изучив карту, разобравшись в штабных документах, я понял, что оборона в частях построена неудовлетворительно: нет глубоких окопов, нет хорошей системы огня, противотанковые орудия стоят далеко от переднего края. На двенадцатикилометровом участке фронта, на местности, проходимой для танков, обороняются всего три батальона, причем на наиболее опасном направлении находится ослабленный батальон 610-го стрелкового полка... Сильно тревожило и то, что разрыв с соседом слева составлял почти два километра...

Активность вражеской авиации и замеченный наблюдателями подход к переднему краю групп немецкой пехоты свидетельствовали о том, что готовится наступление. Было понятно также, что захват советскими войсками большого плацдарма на фланге крупной фашистской группировки, рвущейся к Сталинграду, обязательно заставит неприятеля стянуть силы, чтобы любой ценой отбросить за Дон прежде всего нашу 203-ю дивизию, которая не только основательно пострадала в прошлых боях, но и плохо закрепилась после них.

Обнадеживало, правда, то, что соседи справа и слева (197-я и 14-я гвардейская стрелковые дивизии) были вполне устойчивы. К тому же были целы и занимали глубокую оборону артиллерийский полк и орудия отдельного противотанкового дивизиона, хотя значительная часть артиллерии находилась далеко от передовой и не могла помочь в случае атаки немецких танков на передний край.

Взвесив все эти обстоятельства, я пришел к выводу, что в результате наступления противника пехота переднего края, не имеющая глубоких окопов, хорошей системы огня и должной помощи артиллерии, снова попадет в трудное положение. А потому необходимо принять на этот случай срочные меры. [12]

Пока я выслушивал доклады и анализировал обстановку, стало светать. Мне так и не пришлось вздремнуть в ту ночь.

* * *

...Над Доном затеплился рассвет. Низко поплыли клочья тумана, дышалось легко и свободно. Наступало тихое, прекрасное утро.

Так как НП не был оборудован заранее, мы с командующим артиллерией дивизии Георгием Тимофеевичем Захаровым вместе с оперативной группой решили временно обосноваться в воронках от снарядов и в естественных складках склона высоты. Обзор тоже был не идеальным, но выбирать другое место было уже поздно.

— Как дела? — спросил я по телефону командира 610-го полка подполковника Коржуева.

— Люди накормлены. Боеприпасами пополнились. Формирование батальона в основном закончено. Так что у меня все в порядке. Посмотрим, что предпримет противник.

Примерно то же доложили командиры 592-го и 619-го полков майор Хожулин и полковник Ситников.

«Если будет спокойно, побываю у каждого, познакомлюсь с обороной и уточню задачу», — решил я.

С верха воронки сорвались мелкие комочки земли. Было ровно семь утра. В ту же минуту громыхнули разрывы снарядов и мин. Но вспышек не было видно.

— Куда налет? — спросил начальник оперативного отделения Погодаев.

— По переднему краю 610-го полка и по его соседу слева.

Все подняли бинокли, я прильнул к стереотрубе.

В 7 часов 15 минут подполковник Коржуев доложил:

— С высот 228,0 и 226,7 атакован в стыке с 14-й гвардейской. Хорошо, что ночью успели укрепить этот чертов стык... — Подполковник закашлялся. Потом громко произнес: — Наступает около двух батальонов пехоты с девятью танками!

— Какое приняли решение?

— Приказал отрезать огнем пехоту противника от танков и удерживать занимаемые позиции.

— Помощь нужна?

— Думаю, справлюсь... [13]

— Ну тогда держитесь...

Обстановка, сложившаяся на участке обороны 610-го полка, волновала не только меня.

— Как там? — запросил Захаров артиллериста, находившегося на НП Коржуева.

— Пока ружейно-пулеметная пальба, — ответил артиллерист. — И танки не стреляют, и по танкам — тоже. Идет борьба с пехотой... Похоже, что это итальянцы.

И вдруг на самом гребне высоты мы увидели четыре стальные махины. Развернувшись, они медленно поползли к командному пункту 610-го полка.

— Подполковнику Коржуеву усилить оборону КП полка. Захарову открыть огонь по танкам, — приказал я.

Долго иногда тянутся секунды. Так мне показалось, пока ждал, когда артиллеристы откроют огонь. Наконец склон высоты стали пятнать черные разрывы... Теперь мы видели, что происходит в тылу полков, хотя высотки скрывали левый фланг и находившиеся там передовые подразделения.

— Докладывает командир 592-го полка майор Хожулин, — услышал я в трубке. — Около двух рот автоматчиков начали наступление по лощине. Наверное, хотят ударить во фланг 610-му. Сейчас дадим прикурить...

А танки уже спускались по пологому склону и теперь уже, без сомнения, атаковали командный пункт Коржуева. Я позвонил туда. Ответил помощник начальника штаба полка:

— Мы здесь вдвоем с лейтенантом Тамаевым, артиллеристом. Готовимся встретить.

В стереотрубу было видно, как в ту же секунду на склоне вспыхнуло яркое пламя, а через мгновение один из танков превратился в горящий факел. Зато другой, шедший следом, увеличил скорость и, резко вывернув из-за подбитой машины, устремился на командный пункт. Но не дошел: закрутился на месте.

— Подбили! — крикнул кто-то из опергруппы.

— Нет, — резко бросил Захаров. — КП утюжит, сволочь!

Около четырех часов шел жаркий огневой бой нашей и итальянской пехоты.

В 14 часов позвонил Коржуев.

— Танки отходят. Без пехоты им делать нечего, боятся, что подобьем... А пехоту противника положили мои [14] ребята, голову не дают никому поднять. Те, что было сунулись со стороны Хожулина, попали под перекрестный огонь моей роты и его батальона и тоже залегли.

— Ваш КП уничтожен.

— Знаю... Смертью героя погиб помощник начальника моего штаба, ранен артиллерист лейтенант Тамаев...

Солнце пекло во всю силу.

— Итальянцам сейчас лучше, — пыхтел Захаров, расстегивая ворот гимнастерки. — У них климат южный... Им привычно...

— Сегодня жарко даже итальянцам. Я уверен. Видишь, как дерется 610-й! — с уважением произнес Погодаев.

К 14 часам фашисты, атаковавшие 610-й полк с фронта, откатились, оставив на поле боя до батальона пехоты и три подбитых танка. Только в ложбине, на стыке полков, где две роты противника пытались предпринять обходный маневр, все еще шла перестрелка.