Особое уважение вызывали у меня бойцы, которые умело действовали гранатой или бутылкой с зажигательной смесью. Это оружие особого рода. Прежде чем его применить, надо было подпустить вооруженного, зачастую атакующего противника на 25–30 метров. Требовались огромная выдержка, боевой опыт, чтобы не дрогнуть в этой схватке, находясь, что называется, лицом к лицу с врагом.

Учились и штабисты. Сивицкий провел под моим наблюдением занятие с начальниками штабов полков и их помощниками на тему «Работа штаба полка во время наступления на укрепившегося противника».

Учеба шла повсеместно...

Ни на минуту не прекращалась и партийно-политическая работа среди воинов. В дивизии насчитывалось 16 первичных и 46 ротных парторганизаций, а кроме того, существовало 26 партийных групп. Большинство работников политотдела дивизии постоянно находились в частях. Вместе с политработниками и секретарями партбюро рот, батальонов, полков они разъясняли бойцам задачи наступления, поднимали их боевой дух. На партийных и комсомольских собраниях всегда велся конкретный разговор об авангардной роли коммунистов и комсомольцев, первых помощников и надежной опоры командиров.

Очень напряженно трудились тылы частей и дивизии.

Таким образом, к предстоящим боям в соединении [28] готовились все, причем подготовка усиленно контролировалась командованием.

...18 ноября нам наконец объявили время атаки. Ночью во всех подразделениях были проведены митинги, собрания, беседы, во время которых личный состав знакомился с обращением Военного совета фронта.

С радостью встретили бойцы и командиры приказ на наступление. Командир батальона из 619-го полка капитан Семен Васильевич Ладыченко тогда сказал:

— Кто воюет с первых дней войны, тот помнит, что говорили нам, когда мы отходили, женщины, старики, дети. «Возвращайтесь, родные», — говорили они. А мы обещали, что обязательно вернемся. Это была клятва. И вот наступает час ее исполнения. Так сдержим свое слово, друзья! Будем беспощадно бить фашистскую нечисть и гнать ее со своей земли...

Моральный подъем был так велик, что в наступление рвались даже легкораненые и больные. Врач учебного батальона А. И. Виленский, некадровый военный, недавно прибывший на фронт, которого, как выяснилось, мучил тяжелый недуг, просто умолял командира послать его на самый трудный участок, чтобы оказывать помощь раненым на поле боя.

Вряд ли кто спал в ночь перед наступлением. Бойцы писали письма, тихо беседовали между собой, проверяли оружие, подгоняли амуницию...

К пяти часам утра я и все командиры полков заняли свои НП, находившиеся рядом со стрелками.

* * *

Ночью, выйдя из блиндажа, я почувствовал на лице капли влаги. Нажал кнопку карманного фонарика. Тонкий луч света, не достигнув земли, растворился в белой дымке. Туман! Над землей стлался густой, липкий туман.

— Может, к утру рассеется, — с надеждой произнес Сивицкий. — Туман обычно появляется перед рассветом. А потом исчезает... Иногда он стелется полосами: у нас есть, а у соседей, может, и нету... Я позвоню...

Через минуту начштаба доложил: туман повсюду.

Кто мог предвидеть такое?..

Мы, хотя и волновались, отлично понимали: ничто не может задержать наступления. Слишком много людей, [29] планов, стратегических расчетов было связано с его началом.

В 7 часов 30 минут с шипением распороли воздух ракеты... Но их свет растаял в тумане. Тогда по многочисленным каналам связи была дана команда: «Огонь!» Теперь мы знаем — то был исторический сигнал, возвестивший начало контрнаступления, которое закончилось разгромом отборных гитлеровских соединений. Знаем, что результаты битвы под Сталинградом явились огромным вкладом в достижение коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны. А тогда... Тогда земля содрогнулась от залпов тысяч орудий, минометов, «катюш». От сполохов огня туман моментально сделался где ярко-желтым, где багровым. Воздух дрожал и накалялся с каждой минутой. Но мы не могли разглядеть, что происходит на позиции противника, по которой велся невиданной силы огонь.

«Выхожу на рубеж атаки», — один за другим докладывали мне по телефону командиры полков. Это означало, что, используя артиллерийскую подготовку, бойцы вышли из окопов и, продвинувшись вперед, залегли в 150–200 метрах от переднего края противника, над которым в ту минуту бушевал огненный смерч.

В 8 часов 50 минут наша артиллерия перенесла огонь в глубину вражеских позиций, и пехота, следуя за ним, перешла в решающую атаку на первую линию обороны.

С большим волнением ждали мы донесений, так как по-прежнему сами ничего не могли увидеть из-за тумана.

И снова минуты показались вечностью.

Вскоре вместе с гулом артиллерийской канонады до нас стали докатываться звуки ружейно-пулеметной стрельбы.

Изредка звонили телефоны и из полков сообщали:

— Туман у вражеских позиций стал гуще от разрывов снарядов... Солдаты идут на ощупь... Застряли в проволоке...

— Орудия прямой наводки не могут быстро подавить действующие огневые точки: в тумане ничего не видно...

— Не можем найти проходов в проволоке и минных полях! Саперы не учли возможность появления тумана, и солдаты не в силах обнаружить никаких отметин...

— Полк встречен сильным огнем противника... [30]

И дальше снова неутешительное:

— Солдаты залегли и окапываются...

«Как же такой шквал огня не подавил оборону противника? — думал я. — Казалось, там все должно было полететь в тартарары...»

Только позднее выяснилось, что артиллеристы, боясь поразить в тумане свою пехоту, сделали первый перенос огня слишком далеко в тыл врага. Пока же наши бойцы пробежали 150–200 метров, что отделяли их от позиций румынских солдат, те сумели вернуться из укрытий в окопы и встретили наступавших огнем... Кстати, пулеметы были заранее пристреляны по всем подходам и по переднему краю и закреплены в таком положении. Благодаря этому румыны стреляли не целясь, однако причиняли нам большой урон.

— Поднимаю бойцов в повторную атаку! — кричал в телефон полковник Ситников. — Эх, если бы сюда танки...

Ставя полкам задачу, я назначил главный удар подразделениям левого фланга, очень рассчитывая на танки, приданные левому соседу.

— Где же ваш сосед? — спросил я у Ситникова.

— 38-й полк 14-й гвардейской удалился от меня влево к югу. Связи с ним не имею...

Да, туман становился не союзником, а врагом.

Отработанная, откорректированная заранее операция развивалась не так, как планировалось...

Целый день дивизия вгрызалась в передний край противника.

Вечером нас с Беспалько вызвали на командный пункт армии. Там оказался командующий Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. Он вместе с командармом Кузнецовым выслушал мой доклад, дал указание, как действовать дальше.

— Обидно, товарищ командующий, — обратился я к Ватутину. — Казалось, все учли, все проверили, отрепетировали даже, и вот — заминка, потери.

— Какие?

— К исходу дня в медсанбат поступило около шестисот раненых... Убитых, к счастью, немного.

Командующий фронтом прошелся по блиндажу, помолчал. Потом медленно повернулся ко мне:

— Пора знать, полковник, что не каждое наступление [31] заканчивается успехом. Но каждое — связано с потерями... Поэтому сейчас уныние не поможет ни вам, ни тем, кто ранен, ни успеху общего дела. Расчет, энергия, уверенность и еще раз расчет решают дело, которое нам доверили выполнить. Так-то. А кровь бойцами вашей дивизии пролита сегодня не зря. Оттянув на себя огонь, они помогли 14-й гвардейской стрелковой дивизии и другим соединениям глубоко вклиниться в оборону врага.

Слова командующего фронтом одновременно и успокаивали и придавали сил...

Мы с Игнатием Федоровичем отбыли на свой командный пункт приободренные.

В 22 часа в трубке послышался голос полковника Ситникова:

— Обошел высоту 228,0 и вышел к вершине балки южнее высоты 226,7...

— Значит, противник отходит?