- И как быть? – вскинула на меня глаза Беата, - когда это кончится?

- Надеюсь, скоро кончится, - я облокотилась о спинку стула, - не злись.

- Не могу, - нахохлилась Беата, - не получается. Вечно всё не

так и не эдак. Слушай, в морозилке мороженого не осталось?

- Вроде было, - кивнула я, заглянув в холодильник, - целое ведёрко кофейного.

- Давай сюда, - с алчным блеском в глазах воскликнула подруга, - будем стресс заедать. Ты ведь будешь?

- Буду, - вздохнула я, вынимая из ящика чайные ложки, - только стресс надо не заедать. У меня на этот случай муж имеется.

- Я по этой части не слишком активная, - улыбнулась подруга, - лучше сладенького слопаю.

- И годам к пятидесяти в корову превратишься, - засмеялась я, сев рядом, - тебе оно надо? Отдышка, давление, и прочие радости.

- В пятьдесят лет и буду думать, - отмахнулась подруга, энергично уплетая мороженое, и мне ничего не оставалось, кроме как, последовать её примеру.

Мы слопали на двоих целое ведёрко, и я искренне за нас

обоих порадовалась, что мы не певицы. Обладательницам роскошного меццо-сопрано мороженое противопоказано категорически.

Моя обожаемая Василинка, дочка от Димы, любит мороженое сверх всякой меры, поэтому я прячу его рифрежераторе, который стоит в подвале. Ей, в силу четырёхлетнего возраста, даже на табуретке не долезть до верхней полки холодильника.

Мы бережём её голосовые связки. Василиночка унаследовала оба таланта своей матери, то бишь, меня, а именно – потрясающее умение рисовать и абсолютный слух.

Рисую я исключительно. Создаётся ощущение, словно герои готовы ожить в любую минуту, насколько воздушно, легко, и изящно я вырисовываю детали. И плюс ко всему могу расписать шкатулку, лаковую миниатюру, я даже могла бы быть богомазом. Так называют людей, которые пишут иконы, а это уже само собой подразумевает особую тщательность.

Никто и никогда меня этому не учил. Маменька не хотела, чтобы я становилась художником, не водила меня в художественную школу, она делала упор на филологию и философию, обучая меня гуманитарным наукам.

Дедушка – оперный певец – всё-таки свою лепту внёс, когда понял, что внучка владеет исключительным слухом.

На его дочери, моей матери, свет клином не сошёлся, точнее,

ей медведь сел на оба уха, основательно придавив органы слуха, а про голос лучше вообще умолчать.

Его у неё нет совершенно. В смысле, певческого голоса нет, но, учитывая то, что она дочь певца, она переняла манеру говорить очень громко. Но это полбеды.

Хуже то, что он у неё резкий, даже немного визгливый, оглушающий, впивающийся в уши, а из-за курения приобрёл хрипотцу, и теперь это нечто неудобоваримое.

В детстве я, естественно, благодаря дедушке, много сидела за роялем, но не суждено мне было стать музыкантом.

Маменька выдала меня замуж в раннем возрасте, когда я только школу заканчивала, а дедушка разругался с матерью.

Конечно, из-за моего замужества. Он только недавно решил вернуться из Литвы, я всё-таки уломала их помириться, хотя там много чего было. Маменька злилась на него, что он не повёл в своё время её мать в ЗАГС, женившись на другой

женщине.

В бешенстве она взяла себе фамилию и отчество отчима, и даже переняла его династию юристов.

Моя мать частенько повторяет, что она эгоистка и стерва, и ей плевать на чувства других людей. Даже, когда родилась Ася, моя старшая сестра, она не обращала на дочь внимания.

Потом на неё нахлынуло, ей захотелось на кого-нибудь вылить поток нерастраченной материнской любви, родила меня, и тогда началось. Я злилась за сестру, стала типичным трудным ребёнком. Смотрели фильм «Трудный ребёнок»?

Тот сорванец из кино просто ангел во плоти по сравнению со мной в детстве. Я изгалялась, как могла, а маман слезами обливалась. Ася злилась на мать, но меня по-своему любила, мы с ней были «не разлей вода». Вообщем, получался замкнутый круг.

Ни филологом, ни музыкантом я не стала, выбрала карьеру актрисы, а потом, бросив театр, ушла в журналистику.

А вот Василинка помимо таланта к рисованию и слуха, владеет нежным, звонким голосом. Нуцико Вахтанговна, тётка Димы, считает, что её племянница, когда вырастет, будет обладать роскошным колоратурным меццо-сопрано. Но меня охватывает недоумение. Да, у Василинки есть голос, но пока ещё рано о чём-либо говорить, ведь она ещё слишком маленькая. Вот вырастет, увидим. Однако, Нуцико бывший аккомпаниатор и преподаватель музыкального мастерства, ей видней.

Надеюсь, мой дедушка будет счастлив. Её «серебряный» голос, словно колокольчик, звучит в гостиной, когда она занимается. Может, он будет так же трепетно относиться и к правнучке, с такой же нежностью, как заботился когда-то обо мне.

- Ты чего улыбаешься? – вернул меня к действительности голос Беаты.

- О дочке думаю, - вздохнула я.

- О старшей? – уточнила Беата.

- Да, - кивнула я.

- Да, ты её обожаешь, - хмыкнула подруга, понизив голос, - частичка Димы.

- С чего ты взяла? – дёрнулась я.

- Ты мне всего две Лизины фотографии прислала, три Лёнины,

а фоток Василисы за тысячу зашкаливает. Делаю выводы, - развела руками подруга.

- Н-да, - вздохнула я, - я всё больше делаюсь похожей на свою мать, и это меня пугает. Получается как-то неосознанно, спонтанно, а потом думаешь, это неправильно. Я всё время вспоминаю своё детство, пытаюсь что-то сделать, но выходит через пень колоду.

- Бросай Макса, - прошептала Беата, оглянувшись на всякий

случай, чтобы мой муж этого не услышал, - тогда ты не будешь чувствовать такого раздражения. Ты страдаешь, тоскуешь по Диме. Над своими младшими ты так не трясёшься, как над старшей.

- Это, да, - согласилась я, вертя ложку между пальцев, - ладно, хватит болтать. Уже раннее утро, и я хочу хоть немного поспать.

- А я займусь лепкой, - встала подруга, - с этой нервотрёпкой с меня весь сон слетел.

Я кивнула и отправилась спать, отчаянно зевая. Макс устроился около меня, и мы заснули.

Беата меня растолкала около двенадцати часов дня, свежая, словно майская роза, чем меня удивила, после бессонной ночи.

- Ты что, робот? – хмыкнула я, потягиваясь, - глядя на тебя, создаётся впечатление, что ты не гостиную отчищала всю ночь, а спала на пуховых перинах.

- Всего лишь приняла душ и припудрилась, - улыбнулась подруга, - вставай. Пожуём и будем гостиную в порядок приводить. Там вообщем-то чисто, но надо что-то сделать с диваном.

- А что с ним сделаешь? – зевнула я, - его веткой пропороло. Если только каких синтепоновых пластов положить, а сверху плед кинуть.

- Блин, я идиотка! – закатила глаза Беата.

- Что за самокритика? – удивилась я.

- Твои мужики меня пошлют далеко и метко, если я их опять припашу, - вздохнула она, - они мне диван заменили на старый, из подвала, а тот вниз стащили. Только старый воняет клопами и кошками, и я всю голову сломала, как его проветрить.

- За несколько часов его не проветришь, - протянула я, задумавшись, - а знаешь, есть одна идея.

- Какая? – загорелись глаза у Беаты.

- Ароматические палочки! Свечи и тому прочая лабудень. Назажигаем тут этого всего, благовоний, ароматических масел, и не будет твоими клопами пахнуть с кошками.

- Это не мои клопы, - засмеялась Беата, - мне такая радость не нужна. Но идея, что надо. Тут есть неподалёку один магазинчик, торгующий всем таким, давай, сбегай.

Я кивнула, в темпе проглотила овсянку, переоделась, и выскочила на улицу. Впервые за несколько дней перестал лить дождь, выглянуло солнышко, и я в приподнятом настроении добежала до магазинчика.

Я люблю дождь, люблю его романтику, но всего хорошо в меру. Эта серость меня утомила, и спонтанно выглянувшее солнце подняло настроение.

Громко стуча высоченными шпильками, я вбежала в магазинчик, про который говорила Беата, и чуть не задохнулась. Лавка была чисто индийской, но продавщица, миловидная индианка, одетая в сари, говорила по-английски.