На всем протяжении Севастопольского фронта шли тяжелые бои, но активнее всего фашисты действовали против третьего сектора.

К 15 часам к командному пункту бригады подошла еще одна новая рота. Она только что прибыла из тыла бригады, с Корабельной стороны. Ее привел старший лейтенант Харламов. В роте насчитывалось всего лишь 60 человек.

Я решил повести роту на высоту сам. Построив личный состав в две шеренги, обратился к бойцам, рассказал им всю правду. Мои слова, видно, затронули бойцов. Впоследствии они не раз напоминали мне эти слова в своих письмах:

— У нас есть два пути. Первый вперед — победа или смерть. А другой назад — только смерть!

Рота смело вступила в бой, вышла на «пулеметную горку», и первый батальон, в состав которого она влилась, остановил на своем участке продвижение врага. В том бою был ранен в ногу комиссар Ехлаков.

Положение на фронте бригады было восстановлено, и я решил возвратиться на свой командный пункт. [94]

Уже смеркалось. Я медленно шел по узкой просеке, перебирая в памяти события дня. Вдруг вблизи раздалась длинная автоматная очередь, за ней другая, третья, и тотчас же рядом послышались частые щелчки — так хлопают пистоны детского пистолета. Я сбежал с просеки. Автоматные очереди преследовали меня. Что за черт! Неужели свои по мне стреляют? И только когда треск автоматов стих за спиной, понял, что я зашел в сторону противника и был обстрелян разрывными пулями.

Этого случая мне долго не мог простить Ехлаков, хоть я ему и дал клятвенное заверение впредь не ходить по передовой без связного.

Вечером генерал Коломиец вызвал командиров частей на свой КП. Информировал о положении на фронте. После неудачных попыток прорвать фронт на нашем секторе, понеся значительные потери от нашего огня и контратак, противник производит перегруппировку войск, сосредоточивает технику и подтягивает резервы в район Черкез-Кермен, Заланкой, Камышлы. Следует ожидать новых попыток противника прорвать фронт. Необходимо к этому готовиться, вести постоянную разведку, чтобы упредить действия немцев. 3-й морской полк заканчивает переформирование и будет пока находиться во втором эшелоне.

Я докладываю, что мои три батальона понесли значительные потери и бригада нуждается в пополнении.

— Пока не укомплектую третий морской полк, пополнения вам дать не смогу, — отрезал генерал. — Используйте больше свои огневые средства. Вот берите пример с пулеметчицы Нины Ониловой.

Генерал подводит к нам курносую невысокую девушку в стеганых штанах и ватной куртке-телогрейке. Из-под серой шапки-ушанки выбиваются вьющиеся пряди русых волос.

— Она из своего пулемета, — продолжает генерал, — уничтожила сегодня не меньше полуроты гитлеровцев.

— Да что вы, товарищ генерал, — смущается девушка, — ничего особенного я не сделала. Ну, увидела, подпустила поближе и стала стрелять. Я и израсходовала всего две ленты.

— А вот у нас другая героиня, — генерал указывает на высокую очень худую девушку, — это Галина Маркова. [95] Она тоже спуску врагу не дает. Огнем из винтовки она уложила за день не меньше десятка фашистов.

Неспроста генерал устроил нам встречу с этими отважными девушками. Он хотел заставить нас подумать, как увеличить мощь огня подразделений, откуда черпать резервы.

А на матросов весть об этих героинях произвела ошеломляющее впечатление. Когда по моему предложению политработники проводили с бойцами беседы о Нине Ониловой и Галине Марковой, моряки не могли усидеть на месте:

— Это что же получается: девчата нас воевать учат?!

Заговорило мужское самолюбие. Нет, что угодно, но плестись за девчатами они не согласны. И не один матрос задумался в тот вечер о том, как еще лучше использовать оружие, как еще сокрушительнее бить врага.

«Мы все здесь коммунисты...»

Ночью наша разведка пробралась к западной окраине Черкез-Кермена. Отряд возглавлял опытный и смелый разведчик старший лейтенант Иван Николаевич Павликов. Краснофлотцы любят ходить с ним на боевые задания. Сам Павликов, как кошка, бесшумно пробирается вперед, зорко наблюдая и прислушиваясь. Он знает немного немецкий язык и из фраз, подслушанных у немцев, может о многом догадываться. Но главное качество Павликова — огромная выдержка. Бывает так, что неосторожный шорох привлечет внимание немца, Павликов замирает на месте как окаменелый. Фашист пройдет мимо разведчика, чуть носом не заденет его, но не обнаружит. Товарищи в шутку спрашивали у Павликова: уж не надевает ли он шапку-невидимку? Но если противник его обнаружил, то Павликов наносит ему такой удар, что тот не успевает издать ни малейшего звука.

На обратном пути разведчики натолкнулись на танкетку. Старшина 1-й статьи Андрей Хорунжий, недолго думая, бросил под нее гранату. Взрыв ее всполошил фашистов, и они открыли беспорядочный огонь из ближайшего дзота. Павликов первый бросил гранату в сторону дзота, несколько гранат бросили другие разведчики. Раздалась пулеметная очередь из соседнего окопа. Туда тоже полетели гранаты. [96]

— За мной, бегом! — скомандовал Павликов.

Пока немцы пришли в себя, разведчики скрылись в лесу. Они добыли ценные сведения о противнике. У хутора Мекензи № 2 установлены минометная батарея и пулеметы. На западной окраине Черкез-Кермена большое скопление пехоты и много подвод. По всей глубине своего расположения немцы строят дзоты и отрывают окопы.

— Все достаточно ясно, — сказал генерал Коломиец, когда я доложил ему о результатах разведки. — Перед фронтом нашего сектора отмечаются 50-я и 132-я пехотные дивизии. Название, конечно, громкое — дивизии. И по количеству живой силы, и по наличию оружия они уже не те, что были четыре дня тому назад. Мы значительно обескровили противника, но он еще способен к активным наступательным действиям, — предостерег генерал.

— В чем будет заключаться наша задача на предстоящий день? — поинтересовался я.

— Укреплять оборону и не допускать прорыва фронта. Ни одного метра не отдавать врагу. Днем мы вместе с вами произведем рекогносцировку переднего края.

Было 4 часа утра, когда я возвращался от генерала. По небу плыли серые тучи. Изредка в разрывы облаков прорывался лунный свет и слабо освещал дорогу.

— Видать, задует норд-ост, — определил шофер Сафонов, указывая на быстро несущиеся над головами тучи. Ветер гнал их от Бельбека на Балаклаву.

— Нежелательно, — ответил я, — будет холодно в окопах. Землянок теплых отрыть еще не успели, печей окопных нет.

— Зато и им прохладнее будет, — кивком головы показал шофер в сторону немцев, — одежонка-то у них тоньше нашей, и севастопольский норд-ост проберет до костей.

— Только что если так, — согласился я.

А на командном пункте, словно в продолжение нашего разговора с шофером, мне доложили телефонограмму полковника Будякова: «Ввиду наступления холодной погоды, разрешите выдавать частям теплые вещи».

Немедленно отвечаю согласием. Через несколько часов краснофлотцы получили теплое белье, теплые носки, ватники и шапки. [97]

В 11 часов с высоты 252,7 я и Коломиец, находясь на рекогносцировке, просматривали хутор Мекензи № 2. Вся его усадьба состояла из небольшого жилого дома, надворных построек, колодца с «журавлем» и небольшого огорода. Прежние обитатели — лесник со своим семейством — покинули хутор и ушли в Севастополь в первых числах ноября.

Немцы боялись занимать хутор и лишь пробирались иногда к колодцу за водой. Наши снайперы открывали огонь, и фашисты прямо у колодца, не успев набрать воды, падали, сраженные пулями.

Коломиец внимательно рассматривает хутор в бинокль и недовольно морщится:

— Забрались, проклятые, а теперь их никак не выбьешь.

— Сил маловато, выбивать нечем, — оправдываюсь я.

— Знаю, что мало, да где же больше взять? Надо так сделать, чтобы краснофлотец справлялся за целое отделение, а на это они способны. Я видел, как наши матросы ходят в атаку.

— Смотри, вон ползет кто-то к хутору... — Не успел это сказать генерал, как раздался выстрел. Ползущий неуклюже поднялся и тотчас рухнул на землю.