Тема игральных карт, развивающая тему безумия (игрока Германна), представлена в конкретной образности стихотворения со всей его терминологией и фразеологией карточной игры: колода карт, перетасован, карточный игрок, стол игорный, полны руки козырей, королей, валетов, в свои козыри игра. При этом карточная терминология получает в контексте и переносное значение: политика представлена карточной игрой, а карточные картинки становятся знаками обезличенности политических деятелей — «безголовых королей», «продувных валетов»; карты уподоблены игрокам, а игроки — картам, воля действующих лиц уничтожена азартом, азарт переходит в жадность:

Тема географических карт ведет за собой тему географического пространства в контексте мировой истории. Исторический взгляд М. Цветаевой, видящей неизбежное для завоевателей возмездие, направлен и в прошлое («Будет помнить целый мир || Мартовские игры», «Вспомни, вспомни, вспомни, вождь, || — Мартовские Иды»; «Чтоб Градчанская гора — || Да скалой Тарпейской!»), и в будущее («Прага — что! И Вена — что! На Москву — отважься!»).

На примере этого стихотворения отчетливо видно, что при активизации полисемии в художественном тексте «семантическая структура слова оказывается не просто суммой взаимосуществующих значений, — отдельные ЛСВ (лексико-семантические варианты. — Л. 3.) образуют внутри слова структуру, изоморфную семантической структуре текста» (Золян 1981, 519). Действительно, из всех значений многозначного слова в стихотворении использованы только два, но их взаимосвязь в образной системе стихотворения (взаимосвязь, принципиально отличающаяся от семантической связи в общенародном языке) обусловила и активизацию многозначности слов король, козыри, валет, пай, игра. Активизация многозначности, или, по крайней мере, возможности переносного употребления этих слов осуществляется в направлении, заданном полисемией исходного слова карта.

Относящаяся к пассивному словарному запасу языка архаическая лексика в большинстве случаев является стилистически маркированной. Нередко она переходит в разряд традиционно-поэтической или, пройдя стадию торжественно-патетического употребления, становится средством создания иронии. При семантическом развитии слова архаическими становятся некоторые из его значений; создается ситуация, когда архаическое и современное значения слова сосуществуют в языке. При этом архаическое значение, сохранившееся в современном языке чаще всего благодаря культурно-историческим коннотациям, функционированию в канонических и сакральных текстах, может противопоставляться современному значению как «высокое» понятие «низкому» (ср. любовник — устар. 'влюбленный человек, возлюбленный'; совр. 'мужчина, по отношению к женщине, находящейся с ним во внебрачной связи' — MAC); «заземление» значений слова может приводить и к переоценке исходных понятий (ср. прелесть — устар. 'козни дьявола, соблазн'; совр. 'очарование, обаяние, внушаемое кем-, чём-л. красивым, приятным, привлекательным').

Совмещение архаического и современного значений слова в поэзии может снимать противопоставление положительной и отрицательной оценки в номинации понятия. Так, в большинстве произведений М. Цветаевой слова любовник, любовница включают в себя одновременно и архаическое, и современное значение без какого бы то ни было противопоставления:

М. Цветаева видит в таком совмещении современного и архаического значений слова «реабилитирующее» расширение его смысла. В эссе «О любви» она пишет: «NB! „Любовник“ и здесь и впредь как средневековое обширное „amant“. Минуя просторечие, возвращаю ему первичный смысл» (Соч.-2, 281).

В ряде случаев поэтический контекст актуализирует угасающую связь архаического значения с современным, как бы выявляя в современном значении слова его исконный, но забытый смысл. Так, слово лесть в современном его значении 'преувеличение, угодливое восхваление кого-л., чьих-л. качеств или действий' лишь потенциально сохраняет связь со значением 'обман', четко выраженным в древнерусском языке: «ЛЕСТЬ. 1. Обман, хитрость, коварство. // Ложь. 2. Обольщение, соблазн, приманка. 3. Ложное учение, заблуждение, ересь» (Словарь XI–XVII вв.).

М. Цветаева употребляет слово лесть и его производные в современном значении чаще всего в таких контекстах, которые прямо указывают на обман, ложь или опасность:

Аналогичным образом архаическое значение выступает как критерий истины и тем самым обогащает современное значение этимологическим и в таком контексте:

Противопоставление архаического и современного значения слова в пределах одного словоупотребления хорошо видно на примере слова ревность и его производных:

Приведенные контексты различны по своей стилистике: в первом из них семантический архаизм окружен лексикой высокого стиля, поддерживающей архаическое значение слова ревность — 'усердие, рвение', во втором он окружен разговорно-просторечной лексикой и фразеологией. Но в обоих случаях ревность как 'рвение' в высоком смысле противопоставлена ревности в современных значениях этого слова: 1) 'мучительное сомнение в чьей-нибудь верности, любви, в полной преданности, подозрение в привязанности, в большей любви к кому-л. другому'; 2) 'зависть к успеху другого, нежелание делить что-л. с кем-л.' (MAC). Первый контекст наглядно показывает это противопоставление не только подчеркнутым исключением «земной» ревности из всего объема понятий, способных быть выраженными этим словом, но и включением слова ревности в структурный повтор вертикального анаграмматического ряда древности — ревности — верности. Являясь центральным членом этого ряда, слово ревности включает в себя смыслы соседних членов, и эта триада как триединство подлинных ценностей комплексно противопоставлена ложным ценностям земного порядка, к которым относится и ревность в современном обиходном значении этого слова.