Исключительная лингвистическая интуиция М. Цветаевой сочеталась с исключительной аналитичностью в ее языковых поисках, о чем свидетельствуют многие записи в записных книжках и черновых тетрадях. Именно поэтому слово в ее творчестве приобретало такую выразительность и емкость.
Вообще вопрос об интуитивном и сознательном элементах творческого процесса сложен и однозначного решения не имеет. Искусство слова в отличие от других искусств двойственно по своей природе. С одной стороны, поэзия, как и любое искусство — музыка, живопись, балет и т. п., «посредством эстетической ценности (…) прямо воздействует на самые главные регуляторы человеческого поведения и мышления — на чувственное и волевое отношение человека к миру, отличаясь этим от науки и философии, оказывающих влияние на человека посредством мыслительного процесса» (Мукаржовский 1975, 293). С другой стороны, если материальная природа музыки, живописи, балета (краски, звуки, движения) связана преимущественно с условной системой, определяемой самим искусством и ориентированной на образное и эмоциональное восприятие, то материальная природа художественного текста связана со словом — инструментом прежде всего логического мышления. Эстетическая функция слова на данном этапе развития культуры вторична по отношению к коммуникативной. Для того чтобы состоялся акт словесного искусства, требуется «ослабление реального и нормально концептуального значения слов» — только тогда становится возможным «чутье всеобщности сквозь конкретные образы» (Ларин 1974, 45). Поэтому и создание, и восприятие художественного текста требуют большого усилия в преодолении сопротивления материала; понятность известного значения слова обманчива, она мешает восприятию смысловых приращений, которые являются необходимым условием бытия художественного текста: «Мысль изреченная есть ложь» (Ф. Тютчев). Но, вероятно, именно потому, что словесное искусство совмещает в себе и логический, и образно-эмоциональный способ постижения действительности, оно при состоявшемся артефакте способно к особенно сильному воздействию на человека и более массово по своим возможностям.
О затрудненности как специфике художественного текста и о необходимости творческих усилий со стороны читателя говорили многие литературоведы и лингвисты (см., напр.: Виноградов 1930, 66), на этот аспект обращает внимание и М. Цветаева. В эссе «Поэт о критике» она пишет: «А что есть чтение — как не разгадывание, толкование, извлечение тайного, оставшегося за строками, пределом слов (…) Чтение — прежде всего — сотворчество (…) Устал от моей вещи, значит — хорошо читал и — хорошее читал. Усталость читателя — усталость не опустошительная, а творческая. Сотворческая. Делает честь и читателю и мне» (Цветаева 1979, 237–238).
Однако сотворчество читателя имеет противоположную творчеству направленность: не от замысла к тексту, как у поэта, а от текста к замыслу. Сотворчество читателя тоже и интуитивно, и аналитично одновременно. Поэтому лингвистический анализ поэтического текста, если он направлен на постижение глубинного смысла произведения, никак не может разрушить, «убить» это произведение. Сравнение анализа текста с препарированием живого организма неверно по существу: анализ направлен на познание внутренних связей между элементами, которые создают гармонию и смысловые приращения. Знание музыкальной грамоты, устройства музыкального инструмента и законов акустики не мешает понимать и чувствовать музыку, внимание к деталям и формам архитектуры не разрушает эмоционального и эстетического впечатления от здания; общий взгляд на произведение после анализа этим анализом обогащается. Знания, умение и опыт развивают чувства. Не случайно интуиция определяется как «безотчетное, стихийное, непосредственное чувство, основанное на предшествующем опыте и подсказывающее правильное понимание» (MAC).[4]
Подход к языку художественной литературы, особенно поэзии, как к сфере реализации потенциальных свойств языка находит сейчас отражение в ряде лингвистических работ по общим и частным вопросам, однако специально эта тема, насколько нам известно, не разрабатывалась. Многочисленные исследования об окказионализмах художественного текста, об архаической лексике и грамматике, о стилистической вариантности, работы по психолингвистике, истории русского литературного языка, исторической лексикологии и стилистике тесно связаны с проблемой изменений в пределах системных возможностей языка. Тем не менее проблема условий и возможных направлений, в которых реализуются языковые потенции, до сих пор не поставлена.
Анализ текстов из произведений Марины Цветаевой, предлагаемый в данной книге, направлен на постановку и частичное решение этой проблемы. Материалом являются в основном стихотворения, поэмы и драматические произведения, опубликованные в сборниках: 1) М. Цветаева. Избранное. М.; Л., 1965; 2) М. Цветаева. Сочинения. Т. 1. М., 1980. Дополнительно привлекаются и другие источники текстов (см. список источников в конце книги).
В работе используются разные методы исследования художественного текста — описание, анализ, интерпретация (см.: Лотман 1982, 13–17) в той мере, в которой они кажутся автору уместными и необходимыми для решения поставленных задач. Анализ затрагивает различные уровни функционирования языковых единиц — фонетический, морфемный, грамматико-морфологический, синтаксический, лексический, однако полное исследование текстов на каждом из уровней в задачу автора не входит. Все уровневые аспекты анализа подчинены семантической интерпретации элементов текста и внутритекстовых связей в соответствии с семантикой произведения и идиостиля М. Цветаевой (о термине идиостиль см.: Григорьев 1983, 4).
Необходимо учесть, что субъективность анализа вытекает из природы самого художественного текста: «Интерпретация — толкование смысла произведения в определенной культурно-исторической ситуации его прочтения. Интерпретация основана на принципиальной „открытости“, многозначности художественного образа, который требует неограниченного множества толкований для полного выявления своей сути и способен к долгой исторической жизни, обогащающей его новыми значениями» (КЛЭ). Такое понимание интерпретации художественного текста непосредственно связано с теорией эстетического значения слова как объективно существующего потенциального значения (Ларин 1974, 35).
О поэзии М. Цветаевой написано уже немало. Первые отклики на публикацию ее произведений принадлежат М. Волошину (1910), В. Брюсову (1911), Н. Гумилеву (1911), М. Шагинян (1911), доброжелательно отмечавших новаторство и смелость Цветаевой в тематике и в языке ее поэзии. В дальнейшем самобытность Цветаевой нередко представлялась ее современникам экстравагантностью, вызывавшей полемику и резкую критику (см.: Мнухин 1979, 1981, 275–305; Кудрова 1981, 151–156). Современному читателю, чей опыт связан с восприятием поэзии В. Маяковского, Н. Заболоцкого, Б. Пастернака, Е. Евтушенко, А. Вознесенского и других поэтов-новаторов, язык поэзии М. Цветаевой оказывается во многом ближе и понятнее, чем ее современникам. В середине 50-х годов появилась статья И. Эренбурга, познакомившая широкого советского читателя с творчеством М. Цветаевой (Эренбург 1956), затем работы В. Орлова (1961, 1965), П. Антокольского (1966). С середины 60-х годов поэзия М. Цветаевой становится широко известной в нашей стране по сборникам, выпущенным в Малой и Большой сериях Библиотеки поэта (1961, 1965), и по многочисленным журнальным публикациям, начинает активно изучаться и литературоведами, и лингвистами.
Из биографических и литературоведческих работ наиболее значительными являются исследования А. С. Эфрон, А. И. Цветаевой, А. А. Саакянц, И. В. Кудровой, Е. Б. Коркиной, М. И. Белкиной, содержащие наблюдения и над языком поэта. Анализ метра и ритма произведений М. Цветаевой осуществили А. Н. Колмогоров (1968) и В. В. Иванов (1968б). Структурно-семантический анализ некоторых текстов содержится в работах Ю. М. Лотмана (1970, 1972), М. Л. Гаспарова (1982). Из собственно лингвистических исследований поэзии и прозы М. Цветаевой наиболее значительны работы О. Г, Ревзиной (1979, 1983 и др.), в центре внимания которой оказываются преимущественно морфолого-синтаксические явления. Для О. Г. Ревзиной характерен также семиотический подход к интерпретации художественного текста. Интересны работы, акцентирующие внимание на какой-либо проблеме, выявляющие характерные языковые особенности поэтического творчества М. Цветаевой. Исследование физика Ю. В. Пухначева (1981) обнаруживает сходство поэтики М. Цветаевой с кинопоэтикой в динамической изобразительности, приемах монтажа, смены планов. Анализ метафоры, метонимии, сравнения М. Цветаевой содержится в работах Н. А. Басилая (1971), Е. А. Некрасовой (1975, 1977), Н. К. Соколовой (1980), исследование звуковой организации стиха — в статье Г. И. Седых (1973). Явление параллелизма как серии замещающих подробностей со смысловыми приращениями в центре внимания Б. М. Джилкибаева (1971, 1984). Семантическим неологизмам (окказионализмам) посвящена кандидатская диссертация Н. К. Шаяхметовой (1979). Структурная членимость слова как принципиально важная категория поэтики М. Цветаевой рассматривается Л. П. Черкасовой (1975). Традиционно-поэтическая символика исследуется в работе Н. К. Соколовой и Л. Ф. Филимоновой (1973), фразеология — Р. Г. Кокеладзе (1973). Деятельность М. Цветаевой как переводчика отражена исследованиями Вяч. Вс. Иванова (1968а), Е. Г. Эткинда (1970б), А. Цыбулевского, Г. Маргвелашвили, В. Левика, А. Б. Ломинадзе, Е. Л. Донской. Различные аспекты языка поэзии М. Цветаевой затрагивают также Л. И. Аронова, Л. М. Богославская, Р. А. Будагов, Н. С. Валгина, С. Н. Варина, В. Н. Голицына, М В Горбаневский. Л. Н. Дедюхина, Ж. Дрогалина, В. Налимов, Н. А. Козина, Р. Курланд, Л. Матус, Н. А. Левашова, К. А. Медведева, 3. Г. Минц, В. А. Мирская, А. Михайлов, Л. Малахевич, С. Е. Мыльникова, Т. Н. Поспелов, И. И. Ревзин, О. Симченко, И. Д. Стрельцова, Л. И. Тимофеев, Н. Д. Фомина, Н. Чурилова (см. список литературы на с. 250).