А вообще, может, вы со мной и не согласны, но я не уважаю тех, кто поднимает шум и даже визг вокруг чаевых. Таксисты, к примеру, без чаевых просто не смогут работать: ими весь парк кормится, начиная от слесаря, который без рубля гайку не подтянет, и кончая вахтером, который без двугривенного машину на линию не выпустит; умалчиваю о промежуточных звеньях, тоже не на одну зарплату живущих. А старушки гардеробщицы, которые ваши тяжелые шубы развешивают, надрываются? А пенсионерки, вам телеграммы доставляющие? Рублик-другой в день подколотят — курочку внуку отнесут и себя булочкой-рыбкой побалуют. Другое дело — официанты, народ наглый, крупными чаевыми избалованный, особая каста, к ним я отношусь без сердечного сочувствия; впрочем, в рестораны не хожу.

Покидая Птичку, я отключил ее телефон, чтобы без помех отдохнула. Позвонил — не отвечает, значит, спит. Пусть спит, успею еще одно святое дело сделать. «К друзьям спеши проворнее в несчастье, чем в счастье!» — рекомендует древний грек Солон. А моего сигнала, может, со слезами надежды на глазах ждет Мишка-пушкинист, друг детства, который мечтал стать и фронтовым другом, но даже в суровом сорок третьем, когда всех мобилизовывали под метелку, был намертво забракован по близорукости. Кстати, анекдот военного времени. На улице встречаются знакомые, один уже остриженный и с торбой, другой в штатском: «Ты на фронт?» — «Да, а ты?» — «Медкомиссия не пропустила». — «Почему?» — «Сейчас поясню: ты видишь этот маленький гвоздик?» — «Да». — «А я его не вижу!» У Мишки, однако, было минус восемь, разобьет, потеряет очки — его воробышек склюет. Но о Мишке потом, сначала о его беде. Ну беда — сильно сказано, скорее — счастье, но от этого счастья Мишка взвыл нечеловеческим голосом. Короче: семь лет стоял на очереди и дождался, месяц назад поставили телефон. Счастье? Безусловно. А диалектика, которую мы, правда, изучали не по Гегелю, а по «Краткому курсу»? Но и в «Кратком» величайший на свете философ товарищ Сталин нам доказал, что всякое явление имеет две стороны. Так и Мишкин телефон. С одной стороны — звонит, а с другой — звонки сплошь идут не Мишке, а в справочную универмага, номер которого отличается от Мишкиного на одну паршивую единицу. А народ у нас стал разбалованный, импортный дефицит ему нужен, и раз тридцать-сорок на день Мишка нервно отвечал, что ни сапогами, ни колготками не торгует. Через неделю похудевший, донельзя жалкий на коленях приполз на телефонный узел с наглой просьбой сменить номер, но натолкнулся на непонимание и даже хамство. Очкарик, Пушкина наизусть знает, никому не нужный интеллигент — посмеялись и прогнали взашей.

Пришлось за дело взяться мне. План, скромно говоря, я придумал гениальный, не имеющий аналога в мировой практике шантажистов. Сначала действовал по интуиции. Позвонил вчера начальнику телефонного узла, то есть не самому начальнику, прямой номер которого лишь бы какой хмырь никогда не получит, а секретарше, властным басом пролаял: «Мне Петра Степановича!», и секретарша, поняв, что звонит значительная персона, любезно сообщила, что начальник страдает язвой у себя на дому. Тут-то мне и явилась вышеуказанная гениальная идея. И вот, придя домой после телеграмм, набил здоровенный тюк всяким ненужным хламом, позвонил Мишке, велел подготовить мне такси и поехал на узел. Поднялся в приемную, исключительно сердечно протявкал секретарше, что привез Петру Степановичу посылку от родных, узнал о язве и с таким потрясающим искусством сыграл провинциального простака, что секретарша допустила вопиющий служебный промах: дала домашний телефон начальника, договаривайтесь, мол, и доставляйте. На это и был весь расчет. Я вышел, ликуя, вышвырнул тюк в помойку и вручил Мишке драгоценнейшую бумажку с номером.

Чтобы в дальнейшем не отвлекать ваше внимание, забегаю вперед на несколько дней. События развивались так. Не теряя времени, я дал десяток объявлений в «Мосгорсправку» следующего содержания: «Срочно и дешево продается «Волга» в исправном состоянии. Звонить по такому-то телефону Петру Степановичу». Полдела было сделано, остальное завершил Мишка. Когда ему звонили насчет австрийских сапог и японских бюстгальтеров, он сообщал, что телефон справочной изменился и с наслаждением диктовал номер Петра Степановича. У того, конечно, домашний телефон мигом вскипел, от тысячи предложений купить «Волгу» и бюстгальтеры язвенник взбесился, приказал телефонистам раскрутить интригу, те мигом раскрутили, обозвали Мишку предпоследними и последними словами и сменили оба номера, ему и начальнику, что и требовалось доказать.

О Мишке, которому предназначена немаловажная роль в завершении моего повествования, речь еще впереди, а пока что возвращаюсь к Птичке. Позвонил — занято, значит, проснулась. Бегом к ней — двумя словами обмолвиться не могу: сплошной трезвон. Звонят из мединститута, где Птичка получает зарплату, из детской больницы, где профессор Казанцева консультирует, рвутся знакомые, завербованные мною бесплатные пациенты… Птичка — необходимый людям человек, потому что у каждого имеются либо дети собственные, либо внуки, которые чихают, кашляют, покрываются сыпью, страдают ушками, животиками и прочими недугами, по излечению которых Птичка первейший специалист. Я отбивался, врал, как булгаковский Варенуха в телефонную трубку, потом выдернул к черту штепсель из розетки, накормил Птичку обедом, и мы наконец почти что всласть наговорились. Про все самое важное друг другу поведали, в общих чертах обсудили перспективные планы и, главное, обсудили неотложную сегодняшнюю операцию под кодовым названием «Блудный муж». Конечно, лучше было бы дать Птичке еще малость отдохнуть, но без нее операция могла бы закончиться провалом, и посему я позвонил Наташе, что мы выезжаем.

Сначала, как это делается в больших докладах, некоторые вопросы теории. Речь поведу о женском контингенте, причем речь правдивую и почти на сто процентов откровенную. Честно: моему глазу приятны эти существа, которые возбуждают воображение, вызывают сочувствие, восхищение, улыбку, ухмылку, смех — словом, самые различные чувства, в зависимости от объекта наблюдения. Будучи по природе своей человеком недостаточно целомудренным, я, следуя строкам Евангелия, взятым Львом Толстым в качестве эпиграфа к «Крейцеровой сонате», взираю на упомянутый контингент с грешными мыслями, не делающими мне чести. С кем я только не заводил сногсшибательного романа в своем воображении! (Да загляните в душу любого мужика — ужаснетесь!) Однако, ежедневно брея свою физиономию и глядя на нее в зеркало (плюс протезы, тоже не сахар!), я трезво оцениваю свои жалкие шансы, и в повседневной жизни уделяю флирту времени не больше, чем нужно для того, чтобы чихнуть. Другими словами, в жизни я типичный святоша, вроде католического священника, и, зная это, женское население округи испытывает ко мне полное и даже безграничное доверие. Правда, как мы любим говорить, и не только мы, но даже крупнейший знаток русского языка и литературы бывший президент Рейган: «Доверяй, но проверяй!», однако повода для инспекций на месте я не даю и мне пока что верят. Лыков даже съязвил, что «Аникина можно пускать в женскую баню». Ох, и натворил бы я там делов!

На полном серьезе: в общем и целом к женщинам я отношусь положительнее, чем к мужикам, не только в силу сказанного выше, но и потому, что в нашем далеко не лучшем из миров они являют собой наиболее страдающую сторону. Если в своей мотыльковой юности они богини и королевы, то в зрелом и пожилом возрасте бывают беззащитны; если для мужиков продолжение рода — минутное и бездумное наслаждение, то для женщины долгие муки и тяжкий труд; войны, перевороты, Варфоломеевские ночи, пытки, культ личности, пьяный разгул — дело рук мужиков; среди женщин больше добрых и праведных, в их сердцах больше места для жалости и участия; словом, они в массе своей чище и лучше нас. А извечная правота страдающей стороны? Сразу же отмечу для объективности, что не имею в виду любовь и вызываемые ею взрывы чувств: в этой щепетильной области грешники и грешницы достойны друг друга.