Пошел снег, сначала мелкий, потом крупными хлопьями. Шапка у Алеши побелела. Бемс подпрыгивал и ловил ртом снежинки, а Алеша заливался смехом.

Вот такой же снег шел тогда в Терсколе… С утра было солнце, яркое, доброе. Все казалось необыкновенным: горы, снега, деревья… и небо. А потом пошел снег. Эльбрус затянуло, он словно исчез.

А по ближнему склону, неимоверно крутому, на котором и лыжни-то нет, спускался какой-то смельчак. Аэлита и подумать не могла здесь скатиться. И со смесью зависти и восхищения следила за каждым его поворотом, как наклонялся лыжник, меняя направление и обходя препятствия. И бурлил, вспенивался, поднимался бурунами снег у лыж.

Вот такого человека стоит узнать поближе, не то что всех этих словно «отштампованных» воздыхателей, которые ходят за ней по пятам. Аэлита на этот раз готова была изменить своему правилу не заводить новых знакомств. Ведь в Терсколе, куда съезжаются не только любители горнолыжного спорта, но и любители горного солнца и… горнолыжников, знакомятся легко. Аэлита уже слыла здесь недотрогой, и ее имя давало повод для снежной лавины «марсианских» острот.

Снегопад кончился, снова засияло солнце.

Велико же было изумление Аэлиты, когда отважный лыжник, внушительного сложения, но не громоздкий, а собранный, могучий, снял шапочку. И засверкала на солнце седина.

– Почему вы спускались без лыжни? – с туристской непосредственностью спросила Аэлита. – Ведь вы могли подвести инструктора. Он отвечает за всех. Да и сами, представьте себе, изуродоваться…

– Что вы! – смеясь, ответил лыжник. – Меня тут все знают, я ведь не новичок. Во всех отношениях. Правда, в состязаниях уже не участвую. Но бывало, бывало…

– Окажись я моложе, я решилась бы спросить вас, – не без лукавства сказала она, – это ничего, что я к вам пристала?

– Вы? Еще моложе? Ну тогда я, соответственно менее дряхлый, ответил бы вам: «Помилуйте, если бы не вы ко мне пристали, так я это сделал бы! В порядке самоутверждения!» – Он сказал это с такой шутливой серьезностью, что Аэлита рассмеялась:

– Я вас не видела.

– А я вчера приехал. Можно сказать, первая моя вылазка.

– Тогда признавайтесь, почему вы не воспользовались лыжней?

– Заставляете сразу исповедоваться? Характер у меня, видите ли, несносный. Всегда и во всем ищу не оптимальных решений, а непроторенных путей.

– Вы, наверное, геолог? Все ищете…

– Отыскиваю. Но не геолог. Химик.

– Вот как? Какое совпадение! Я тоже. Честное слово!

– Будем знакомы, коллега. Анисимов Николай Алексеевич.

– То есть как это Анисимов? – нахмурилась Аэлита. – Сразу разыгрывать «по-терскольски»? Я по учебнику Анисимова, представьте себе, курс химии сдавала. Так что мы с ним даже знакомы.

– С учебником или с его автором?

Аэлита смешалась.

– Конечно, с учебником.

– Теперь и автор перед вами. А вас как зовут?

– Аэлита.

– А вы злая. Сразу отплатить розыгрышем за воображаемый розыгрыш хотите.

– Ну что вы! Я на самом деле Аэлита. Честное слово! Аэлита Алексеевна Мелхова. И фамилия у меня самая мелкая. Не правда ли?

– А я думал, какая-нибудь Алькобаси или Кими-тян, японка.

– Многие так думают. И я им помогаю. Представьте, прическу даже научилась делать себе под японскую марумаге. Знаете?

– Знаю. Мне приходилось бывать в Японии.

– Завидую вам светлой завистью. Как же там?

– Как на другой планете. Все не так. От традиций до информации. В их языке даже звука «л» нет.

– Бедные! Как же им приходится говорить «люблю»? Рюбрю? – снова не без лукавства спросила она, поддерживая шутливый тон.

– Что-то в этом роде. Но в любви я там не объяснялся ни по-японски, ни на другом языке, – на полном серьезе ответил он.

– А вы много их знаете?

– Девять, не считая русского.

– Так вы просто полиглот! – искренне восхитилась Аэлита.

– Нет. Те знают и по шестьдесят языков. Специальность у меня иная. Языки я изучал, чтобы самому побывать в разных странах, встретиться с моим старым врагом – с голодом.

– Вот как? Почему он ваш враг? Вы же химик!

– Охотно вам расскажу. Возможно, переведу в свою веру. Я сектант.

– Опять шутите, – обиделась Аэлита.

– Нисколько. Я верю не в бога, а в химию.

– Но химия – это почти ругательное слово у обывателей, когда они говорят о медикаментах, о синтетической одежде, ткани. Право-право! – Аэлита перешла уже с шутливого тона на вполне серьезный.

– Вот нам с вами, поскольку вы тоже химик, и предстоит победить всеобщее сопротивление. Сто лет назад весь мир носил одежду из натуральной кожи, натуральных волокон. А теперь на восемьдесят процентов одет в синтетику.

– И ругает ее.

– Да, за несовершенство. А это, как вы знаете, преодолимо. Вот если бы синтетики не существовало совсем, то человечество наполовину оказалось бы голым.

– Как так голым?

– Людям нечего было бы надеть, даже шкур пещерного века. Словом, естественных ресурсов не хватило бы. Разве сравнить численность населения сейчас и сто лет назад? Каждые тридцать семь лет оно удваивается, а ресурсы остаются прежними.

– Так же и с голодом? – догадалась Аэлита.

– Так же. В Европе за год человек съедает мяса в количестве, равном собственному весу. А в Индии столько же мяса человек потребляет за всю свою жизнь. Почти два миллиарда человек голодают сейчас в мире, Я недавно вернулся из Рима, где на продовольственном конгрессе ООН шел об этом разговор. И я решился сказать там, что накормить можно всех.

– Это уже по-настоящему интересно. Кажется, я тоже стану сектанткой.

– Имейте в виду, что я искатель. Я ищу не только новые пути, но и новых людей, в особенности интересующихся.

– Представьте, что одну интересующуюся вы уже нашли. Но как вы хотите накормить химией весь мир? Удобрениями?

– Нет. Отказаться от сельского хозяйства как пережитка.

– Без хлеба накормить два миллиарда голодающих? Снова разыгрываете?

– Нет, не разыгрываю. Трудность в том, что мы не можем ставить такой крайней задачи в нашей стране с ее традициями. Для нас полный отказ от сельского хозяйства – нонсенс! Говорить надо прежде всего о странах, где продуктивность сельского хозяйства недостаточна, где земледелие неперспективно.

– Но, может быть, и у нас искусственная пища могла быть резервом на случай недорода?

– Могла бы. Этот вопрос и будем ставить. Диалектически.

И химики на сверкающем под солнцем снегу повели оживленный разговор. Он подробно расспрашивал ее о химической специальности, о характере работы, чем она интересуется…

А вечером в холле, в удобных мягких креслах, новые знакомые продолжили свой разговор, и не надо думать, что только о химии. У них оказалось очень много общих интересов: и театр, и музыка, и живопись, и спорт… Аэлита слушала пожилого академика и диву давалась, до чего же он жаден к жизни, ко всем ее проявлениям. И невольно сравнивала со своим Юрием Сергеевичем, который ни о чем и слышать не хотел, кроме своей специальности. Мать хлопотала вокруг него, всячески подчеркивая, что делает то, что обязана делать Алла, законная и нерадивая жена. А Юрий поворачивал «для обожания» то один, то другой бок. Он всегда все знал лучше всех. Спорил всегда с презрительным выражением лица. Да мать и не позволяла ему перечить. Он был производственником и делать вещи считал более важным, чем их «выдумывать». Аэлита же грезила о новом, о науке, об исканиях. Правда, в заводской лаборатории не удалось заняться научными исследованиями, как мечталось на студенческой скамье, но все же ее радовало, когда в колбах менялся цвет, когда химическая реакция проходила на глазах, давала желанный результат или не давала, что тоже считалось результатом.

Сама не зная почему, но она рассказала обо всем этом своему новому знакомому. И он все понимал, решительно все.