– Ну что вы! – возмутилась Аэлита.

– Да, да! Периодическая система элементов носит его имя только в нашей стране, а наука интернациональна.

– Но Менделеев – великий химик!

– Не знаю, не знаю. Существовали химики и не менее значительные. Словом, ссылки нужно выбирать строго продуманно, говорящие не только о вашей эрудиции, но и о тех, кого вы продолжаете, чье имя как бы наследуете. Уясните себе главное. Так вернемся к основам, которых не имел калужский учитель или поморский ходок времен Екатерины Великой, вернемся к университетскому образованию. То, что у вас его нет, не ваша вина, а беда. Вам следует очистить свой ум от всего сора, которым забил его технический вуз. В науке не нужны инженеры в современном понимании слова, так называемые «технари». Это чернь, смерды, да проститься мне такое сравнение. Вот мы с вами поднимаем научную целину, вводим понятие «живого прибора», чего до нас никто в мире не делал.

– Нет, почему же? Собаки заменяли миноискатели.

– Ах, не то, опять не то! – поморщился Геннадий Александрович. – Практическое применение, практическое использование не дело ученого. Наше назначение – решение проблем! Вот меня наградили Государственной премией. За что? Не за съедобное блюдо на столе, а за то, что я предложил метод, понимаете ли, метод, как сделать его ароматичным. Я хотел бы, чтобы и вы заработали премию, и я постараюсь помочь вам.

– Но я не премии добиваюсь. Николай Алексеевич поставил перед нами такую замечательную задачу: обеспечить существование изолированной модели будущего человечества.

– Анисимов – великий стратег науки. Этого даже я не могу отрицать. Но зачем же стулья ломать? Лучше на них посидеть рядком и поговорить ладком. – И он забрал из рук взволнованной Аэлиты стул, усадил на него свою подопечную простушку, потом поправил красивые очки в золотой оправе и чуть насмешливо посмотрел на нее.

– О чем же поговорить? – садясь, робко спросила Аэлита.

– Я недоволен темпами подготовки вашей диссертации. Собака показала чудеса. Их надо перевести на научный язык. А статья о «живом приборе» все еще не закончена. Не будет же профессор за вас писать, хотя его имя и стоит там рядом с вашим.

– Я напишу. Я уже кончаю. Честное слово!

– Надо спешить! Вкусом и запахом занимаются и за рубежом. Вот в Америке в широкую продажу пошли всевозможные искусственные кушанья из белка сои. А что, если они додумаются до нашей идеи градуировать приборы сверхчувствительным способом? Собаки и в Америке водятся!

– Я совсем не думала об Америке. Право.

– А надо думать. Поезжайте домой. Машину вам я уже вызвал. Завтра с утра пусть Бемс проделает все по моей программе… Отградуирует своим феноменальным обонянием наш дозиметр и индикаторы запаха.

– Спасибо. Так я бегу, а то в яслях заждались.

Аэлита подъехала к дому.

Велико же было ее изумление при виде Спартака в военной форме и Остапа, которого знала еще на Урале мальчуганом. Поодаль стоял Юрий Сергеевич, смотря умоляющим взглядом.

Брат и сестра обнялись. Юрий Сергеевич бросился к сыну:

– Хочешь, поиграем в казаки-разбойники?

– А что такое казаки? – спросил Алеша.

Остап занялся Бемсом. Знал он такое «воробьиное слово», что собаки понимали его и «за своего считали», как он сам говорил.

Бемс проделывал все команды, которые подавал Остап: садился, ложился, вскакивал, лаял, приносил брошенную палку.

Юрий Сергеевич тем временем тщетно пытался растолковать трехлетнему сыну как бяки-казаки разгоняли демонстрации революционно настроенных рабочих. Аэлита расспрашивала Спартака о планах на будущее. С Юрием Сергеевичем она поздоровалась лишь издали, кивком. Потом повела гостей в подъезд.

– Мы сейчас с Алешкой придем, – крикнул Юрий Сергеевич. – Так хочется побыть вместе.

«Надо же дать Спартаку минутку на подготовку почвы!» – подумал он.

– Мама! – протестующе закричал мальчик, но отец уже тащил Алешу за руку. И он подчинился только потому, что Бемс остался с ним.

– И ты еще не нашел свою Тамару? – спросила Аэлита, усевшись рядом с братом на тахту.

Остап рассматривал портреты поэтов и читал стихотворные строки под ними.

– Да нет! – ответил Спартак. – Прямо к тебе. Словно знал, не все у тебя в ажуре.

– Нет, почему же? Очень даже в ажуре. Право-право!

Аэлита старалась не смотреть на брата. Она думала о Николае Алексеевиче и о том, что далеко не все у нее как надо.

Время, проведенное в Западной Германии, в особой палате, где Николай Алексеевич был таким близким, понятным, казалось далеким сном.

В Москве он опять отдалился, отгороженный стеной научных интересов. И даже на концерты они больше не ходили. И Аэлита, как никогда раньше, чувствовала себя одинокой.

– Брось, сестренка, – сказал Спартак. – Хоть ты и старшая, а насквозь просвечиваешь. Неладно у тебя. Скажешь, не так?

– Ну так. Только ты не знаешь почему.

– Отчего же не знаю. Мне Юрий Сергеевич все рассказал. Я понимаю. Нелегкое это дело… И даже близким родственникам нечего тут нос свой совать, а все-таки…

– Что все-таки?

Спартак покосился на Остапа. Тот сразу засобирался:

– Пойду-ка я «выдам пенки». Заигрались наши детишки-то на улице в казаков-разбойников.

Когда он вышел, Аэлита закрыла лицо руками.

– Люблю я его! Честное слово! – прошептала она. – Сама не знаю как, но люблю.

– Ну что ж тут особенного? Столько лет прожили. Любовь, она остается.

– Да не Юрия я люблю, а другого! Пусть пожилого, но замечательного человека.

– Это которому сто два года?

– Юрий тебе так солгал? Не мог без этого! Как ты ему в состоянии хоть в чем-нибудь верить?

– Ты же верила. Как раз в мои годы.

– Верила! И теперь страдаю. Только тебе да папе могу сказать, как страдаю.

– А он, тот Мафусаил, что ли… Он, что? Не любит?

– Он никогда не говорил со мной о любви. И не нужно. Он слишком намного выше меня… во всем, во всем! Если бы ты знал, какой это человек!

– Да я тебе верю. Больше, чем себе.

– А ты и себе поверишь. Вы еще встретитесь!

Зазвучал звонок.

– Ну вот и ребятки с детплощадки, – сказал Спартак и пошел открывать.

Ворвались Алеша и Бемс, потом вошел Остап, широко ухмыляясь, а следом за ним бочком, совсем так, как его папаша Сергей Федорович, робко появился Юрий Сергеевич и встал у дверей. Куда делась его импозантность? Он даже сутулился, как отец.

– Ну и что? Наигрались? – спросил Спартак. – Так не в ту игру вы играли. Надо в пограничников. Остап, надевай шинель. Мы с тобой будем диверсантами, а Алеша – пограничник с собакой, служебной.

Мальчик захлопал в ладоши, глазенки его разгорелись.

– У нас все мигом, дело клевое, – говорил Остап, застегивая шинель.

Алеша гордо взял Бемса на поводок и потянул к двери.

Юрий Сергеевич печально провожал взглядом уходивших.

– Чуткие люди, – обратился он к Аэлите. – Поняли, что нам нужно поговорить.

– О чем? – нахмурилась та.

– Я хотел бы показать тебе написанное мной письмо, которое избавит меня от дальнейших объяснений.

– Садись, – пригласила Аэлита, указывая на тахту.

– Нет, ничего. Я тут с краешка на стульчике.

– Как хочешь.

Она взяла незапечатанный конверт и вынула оттуда письмо, адресованное президенту Академии наук СССР.

Аэлита поморщилась. Ей припомнилось другое письмо, написанное тем же почерком и переданное ей Николаем Алексеевичем.

«Глубокоуважаемый товарищ президент!

Считаю своим долгом порядочного человека снять с академика Анисимова Николая Алексеевича всякие подозрения, ложно высказанные мною. Я во всем ошибался и не боюсь в этом признаться. Моя жена чиста, и ее отношение к академику Анисимову адекватно уважению к старшему и почтенному человеку, Человеку с большой буквы, работы которого обеспечат благосостояние человечества на тысячелетия.