И тут со своего кресла сполз, став от этого лишь чуть выше, отец Спартака, Алексей Николаевич, и сразу удивил всех:

– Нет нужды задерживать корабли. Им плавать надо.

Спартак смущенно посмотрел на меня: ему было неловко за отца, не понявшего дерзостного плана Шульца.

Толстовцев продолжал:

– Капитанов отпустим. Электрооборудование с их кораблей разгрузим. Оно понадобится для ветротруб.

– Имею просить прощения, коллега, – прервал Шульц. – Без стен и крыши – не есть дом. Без дома – не есть электростанция, а только шутка.

– Нет, не шутка. Ветротрубы установим над зданиями.

– Тогда будем иметь необходимость стены и крыши делать новые. Материал – камень, к сожалению, есть только под километровой толщей льда, мои господа.

– Зачем нам делать подледные каменоломни, когда можно воспользоваться просто льдом? Лед – тот же камень, в особенности, если его подвергнуть излучению, над которым мне привелось работать в течение двадцати лет. Уплотненный под влиянием излучения лед теряет свою опасную текучесть и смело может использоваться как строительный материал. Вся необходимая аппаратура для обработки льда имеется. Из льда легко вырубать кирпичи и блоки будущих зданий. Правда, их придется заново запроектировать. Но почему бы нашей зодчей не воплотить достижения своего отца?

Я встрепенулась, словно что-то сверкнуло передо мной, ослепило на миг. Еще в детстве я слышала о папиной мечте.

Академик с присущей ему ясностью уточнил мысль Алексея Николаевича.

– Инженер Толстовцев предлагает создать ледяной карьер на куполе ледника и, надо думать, использовать выемки для первых этажей зданий Ветроцентрали, сооружаемых из блоков вынутого льда.

– Благодарю вас, – поклонился Алексей Николаевич и сел.

– Что скажут архитекторы? – спросил академик, смотря на меня.

Наверное, я вспыхнула как еловая ветка в костре:

– Из архитекторов я одна! Вы простите меня, но строить здания для Ветроцентрали не из камня или железобетона, как всюду, а изо льда! Это же сказка!..

Не помню, что там я еще наговорила, кажется, размечталась вслух о прозрачном дворце, для которого нет лучшего материала, чем лед, подобный хрусталю, назвала лед самоцветным камнем полярных широт, прозрачным мрамором, и я не знаю что еще… Может быть, дядя Миша, мой первый учитель в зодчестве, был бы доволен…

Академик смотрел на меня, улыбался и внимательно слушал. Он понимал, что изо льда надо проектировать особые здания. А архитектор – самый захудаленький – всего один: это я! И дяди Миши нет рядом.

Но когда Анисимов закрывал заседание Совета, я чуть не умерла после его слов:

– Быть посему. От плавучей энергетической базы, предложенной инженером Шульцем, не отказываемся.

Но ведь если будет «плавучая энергетика», то никакие ледяные здания не нужны, пропал весь мой запал!

Даже у Спартака и у того лицо вытянулось.

Академик невозмутимо продолжал:

– В такую базу мы превратим один наш ледокол «Ильич», благо его атомная установка уже дает электрический ток, и вместо того, чтобы питать им двигатели винтов, мы передадим его по кабелю, как предложил Вальтер Шульц, на сушу, для работ в ледяной каменоломне Толстовцева. Ведь выплавлять лед легче, чем выламывать. Не так ли? А фактуру Хрустального Дворца Ветров, который нам спроектирует наш антарктический зодчий Тамара Неидзе, это не испортит. Энергетикам – ознакомиться с методом облучения строительного льда.

Когда мы выходили на палубу, я подошла к Алексею Николаевичу:

– Спасибо вам.

– За что спасибо? – поднял он на меня глаза.

– За все спасибо. За папу спасибо. За спасенные вами трубы спасибо. За желание создать Ветроцентраль на льду спасибо. За ледяные дворцы, которые вам надо спроектировать, спасибо. Можно, я вас поцелую?

– Можно, Вахтанговна, можно. Мы с твоим отцом лед двадцать лет строительным материалом делали.

Но я просто крепко пожала ему руку. На правах соратника…

Спартак смеялся. А я радовалась. И дядя Миша радовался бы, будь он здесь. Его ученица выходила на «оперативный простор». Он любил приводить мне монгольскую пословицу: «Чтобы научиться плавать, надо войти в воду».

Я «поплыла»…»

В Японии лучше родиться без рук и без ног, чем без родственников.

Они и только они во главе с почтенным Матсубиси помогли Иесуке Танаге закончить медицинское образование.

Он рано остался без родителей. Они стали поствременными жертвами бомбардировки Нагасаки и умерли спустя двадцать лет после атомного взрыва, оставив юного Иесуке на попечение родственников.

Но когда почтенный Матсубиси-сан после возвращения Иесуке Танаги в Японию сообщил племяннику, что хочет видеть его, Танага заволновался. Ничего хорошего от этого свидания он не ждал.

Дядя пригласил его в свой офис на улице, примыкающей к Гинзе.

Обычный деловой небоскреб. Лифты, услужливые лифтеры с почтительными улыбками. Низкие поклоны входящим, пожелания удач выходящим.

Ослепительный паркет коридора. Отделанные пластиком стены, отраженные в них огни плафонов.

Секретарша, в больших очках, одетая, как и все в офисе, по-европейски – в белой кофточке и узкой макси-юбке, тотчас узнала Иесуке и закивала в знак того, что шеф ждет его.

У дяди все было толстым и тяжелым. Тучная фигура, заплывшее лицо с тремя подбородками, брови – две толстые запятые, поднятые к вискам, толстые усы, опущенные скобками по обе стороны толстогубого рта, очки с толстыми стеклами. Он снимал и клал их на тяжелый стол, щурясь близорукими глазами на неимоверной тяжести несгораемый сейф, который без подъемного крана не вытащить…

Матсубиси встретил племянника без особой радости, хотя вежливо справился о здоровье, подняв от деловых бумаг тяжелый взгляд и указав на тяжелый стул напротив, выразительно жесткий. «Посидел, сделал дело – уходи!»

– Иесуке, – начал дядя, – твои почтенные любящие родственники очень недовольны. Ты не оправдал возложенных на тебя надежд, извини. Ты должен перенять у европейцев их приемы, а ты вместо этого стал демонстрировать им свои, которые более уместно применить здесь, на родине. Это не бизнес, извини.

– Я не мог поступить иначе. Я старался спасти великого русского ученого.

– При помощи столь же великой русской женщины?

– Скорее молодой, самоотверженной.

– Я слышал, что ты занялся изучением русского языка?

– Да, дядя, извините. Это «метод погружения». Мы, изучающие, на долгий срок совершенно отключаемся от всего нам знакомого. Мы говорим только по-русски, пишем по-русски, читаем их книги, слушаем русскую музыку, поем русские песни, более того, мы думаем по-русски и даже видим русские сны. Я несколько раз видел Москву. Извините.

Дядя откинулся в кресле, взял в руки очки и, покусывая их дужку, задумался:

– А ты хотел бы увидеть ее не во сне?

– Разумеется, почтенный дядя.

Матсубиси опять погрузился в размышление. Потом вяло заговорил:

– Мои друзья по бизнесу, – Иесуке Танага знал, что дядя связан с военной базой американцев на Окинаве, – могли бы оценить твое знание русского языка. Я ведь угадываю твое тайное желание. Оно тоже может оказаться полезным. Поэтому ты примешь участие в конкурсе изучающих русский язык и получишь премию – поездку в Москву.

– Но если мне ее не присудят? – усомнился Танага.

Дядя выразительно хмыкнул и тяжело поднялся со своего места. Аудиенция закончилась, и оба низко кланялись друг другу. Дядя, тяжело ступая слоновьими ногами, проводил племянника до двери.

Иесуке понял, что на него делается ставка.

Лифтер, открывая перед ним дверцу, с почтительной улыбкой пожелал ему успеха.

«Языковое погружение» закончилось, и Танага принял участие в конкурсе, получил там словно заготовленную для него премию, хотя был не из самых лучших знатоков русского языка, и… приехал в Москву.

Он видел ее лишь во сне и совершенно не знал города. Тем более не представлял, как найти Анисимова и Аэлиту.