«Он имел вполне самостоятельный и верный взгляд на сущность самых сложных действий на полях сражений, - писал Масловский, -… и во всех случаях умел держать себя начальником» {62}. Именно эта черта Потемкина ярко проявилась в его споре с А. В. Суворовым о сроках взятия Очакова. Историк делает вывод о том, что главная идея плана Потемкина резко расходилась с суворовской. Суворов стремился взять Очаков как можно быстрее, решительным штурмом, не считаясь с потерями. Потемкин был убежден, что одна блестящая операция или даже целая кампания в ходе войны - не самоцель. Цель - конечная победа. Князь хотел захватить крепость с наименьшим риском, сохранив в самом начале войны солдат и офицеров для будущих компаний, а также завоевать инициативу на Черном море. Именно этот план и был осуществлен с минимальными (менее 1 тыс. человек с русской стороны) потерями.
В условиях, когда черноморский флот сильно пострадал от шторма, России было практически нечего противопоставить Порте на море. Оттоманский флот представлял серьезную угрозу для Крыма. Очаков же, как магнит, притягивал к себе большую часть турецких кораблей и фактически держал их в бездействии, пока спешно шла починка русских судов и набирала силу гребная флотилия. Именно она и нанесла первое поражение турецкому флоту под стенами крепости. С этого момента инициатива на море перешла к русской стороне. Задачи кампании были выполнены.
Документальные публикации и исследования привели к возникновению совершенно иного образа светлейшего князя в литературе научно-справочного характера. Что уже было большой победой, благодаря широте ее использования читающей публикой. Автор очерка о Потемкине в Русском Биографическом Словаре А. М. Ловягин привлек новые воспоминания современников, до него не побывавшие в руках у историков, сообщил много интересных фактов об управлении Новороссией, о военной реформе Потемкина, о прекращении гонений на старообрядцев, предпринятом по инициативе светлейшего князя {63}. Статья Ловягина - своеобразная антитеза монографии Брикнера. Именно с Ловягиным, а также отчасти с Д. Ф. Масловским (называя оппонентов просто «наивными людьми», без указания имен) будет позднее вести полемику о личности Потемкина А. А. Кизеветтер в своих «Исторических силуэтах», о которой мы расскажем ниже.
Как верно отмечает В. С. Лопатин в издании переписки Екатерины II и Г. А. Потемкина, статья о Потемкине в «Русском биографическом словаре» явилась «итогом почти полувековой деятельности таких русских историков, как Я. К. Грот, П. П. Пекарский, С. М. Соловьев, А. Н. Пыпин, П. И. Бартенев, М. И. Семевский, Н. Ф. Дубровин, Ф. Д. Масловский, В. А. Бильбасов… Опираясь на введенные в исторический оборот многочисленные документы Екатерины II, Г. А. Потемкина и их современников… А. М. Ловягин… сумел показать и масштаб личности Потемкина, и размах его деятельности» {64}.
Новый портрет Потемкина, возникший под пером Ловягина, оказался столь необычен для публики, что редакция Императорского русского исторического общества сочла нужным (как это обычно делается в щекотливых случаях) сопроводить статью о светлейшем князе особым редакционным комментарием, в котором солидаризировалась с мнением автора. «В галерее сподвижников Великой Императрицы портрет Г. А. Потемкина имеет, кажется, наименее сходства с оригиналом, - сказано было в комментарии. - Блеск положения случайного человека затмил в глазах современников государственного деятеля… Только в последнее время, благодаря развитию у нас исторической науки… начинают отставать густо наложенные на изображение Потемкина краски и из-под них выступает более правдивый и интересный облик. Теперь мы можем положительно сказать, что Потемкин был не временщиком только, но одним из наиболее видных и благородных представителей екатерининского царствования, что, хотя и не чуждый недостатков и пороков своего времени, он во многих отношениях стоял выше своих современников и поэтому не мог быть понят и оценен ими по достоинству» {65}. [23] Снятия цензурных ограничений после революции 1905-1907 гг. позволило появиться на русском книжном рынке начала XX столетия переводам знаменитого исторического популяризатора Ксаверия Валишевского, писателя польского происхождения, работавшего в Париже. В его многотомной истории России две книги посвящались времени Екатерины П. Валишевский писал не просто для европейской публики, а именно для французской, чьи сведения о России в силу долгого политического противостояние были куда меньшими, чем, например, у англичан или немцев. Прекрасно зная своего читателя, автор блестяще подыгрывал его представлениям о далекой северной стране, откуда постоянно исходила угроза для Версаля и его внешнеполитических сателлитов - Швеции, Турции и Польши. Рассказы Валишевского во многих чертах повторяют истории Гельбига: поддержана версия о «потемкинских деревнях», сообщаются много нелепых, непроверенных сведений из частной жизни императрицы и Потемкина, о государственной деятельности последнего.
«Он не государственный муж, - писал Валишевский о светлейшем князе, - Человека подобного физического и нравственного облика можно счесть только за крайнего любителя наслаждений… С точки зрения внешней политики Потемкин, главным образом, был фокусником. Если есть определенный план и великая идея, преследуемые Россией в эту минуту, то они принадлежат не ему, а Екатерине… Не Потемкин показал своей стране путь в Константинополь. Но, чтобы идти по этому пути, он умел искусно жонглировать интересами и соперничеством европейских держав. Хотя он и не учился дипломатии в западной школе, однако его дипломатия, не смотря на кажущуюся неудовлетворительность чисто азиатских приемов - была дипломатией первоклассной… Внутри империи в роли администратора Потемкин являлся ловким декоратором, уже тогда оправдывая суждение о показной стороне в современной России» {66}.
«Фокусник», «жонглер», «декоратор» - цирковая терминология призвана снизить цену личности светлейшего князя. «Азиат», не учившийся дипломатии в «западной школе» и, благодаря этому, умело водивший за нос «доверчивых» Сегюра, де Линя, Гарриса… Однако особенно неподражаемы описания личных отношений Потемкина и Екатерины в годы, последовавшие за окончанием их романа. «Во всю свою бытность фаворитом, в течение 15 лет, Потемкин, переживший свои обязанности временщика и сохранивший за собой только одно название, своею высокомерною волею ставил перед всевозможными прихотями Екатерины, бывшими ему не по вкусу, непреодолимые препятствия; иногда он способен был в случае необходимости употребить даже насилие над той, которая, отдавшись ему, допустила его сделаться своим настоящим властителем» {67}. Приписать Потемкину насилие над Екатериной не додумался даже Гельбиг.
Книги Валишевского очень точно охарактеризовал В. С. Лопатин: «При внимательном чтении этих блестящих пассажей возникает ощущение, скольжения по поверхности, неосновательности написанного» {68}. Это тот особый феномен французской литературы, который В. В. Розанов называл «искусственными цветами», рафинированная, но бесчувственная красота которых скорее отталкивает, чем привлекает. Мертвые цветы обьино кладут на крышку гроба, прощаясь с покойным. Всплеск интереса к историческим повествованиям Валишевского дважды произошел в России именно тогда, когда она стояла на грани колоссальных потрясений (в начале и в конце XX в.), которые, кроме всего прочего, оказали самое серьезное влияние на развитие исторической науки.