Сергей Александрович тотчас же нашел по телефону международного гроссмейстера, редактора шахматного отдела газеты, и с притворным огорчением сообщил ему:

– Мне очень жаль опровергать этюд, посвященный мне, но «Платон мне друг, но истина дороже!» Потому прошу вас известить читателей, что… – и он продиктовал свое опровержение.

Так он взял реванш за утреннее поражение.

– Учить вас надо, – сказал он невидимому противнику.

После этого ему пришлось заняться оформлением выдачи авторского свидетельства К. А. Куликову и В. В. Нелидовой («Не дочь ли это самого Нелидова, вмешавшегося в это дело?» – подумал он).

Кончив работу, он вспомнил о жене, ждавшей его сегодня пораньше с работы, и потянулся к телефону. Но позвонил он одной из своих поклонниц-шахматисток. Имел же он право показать свою сегодняшнюю находку той, которая поймет ее!

Об опровержении своего лучшего матового этюда Костя Куликов узнал в тот же день в шахматном клубе, где встретился с Александром Максимовичем.

К их столику подошла броско одетая яркая брюнетка. Она ожгла взглядом иностранца и попросила Костю отойти с нею на минутку к другому столику.

Там она показала ему опровержение его этюда, найденное мастером Верейским, чьей ученицей и была Зоя Крейцер, довольно сильная московская шахматистка.

Костя поблагодарил «злую черную вестницу», как он шутливо сказал, и мысленно обругал себя за спешку.

– Что-нибудь неприятное? – осведомился ван дер Ланге, когда Костя вернулся. – Эффектная дама огорчила вас?

– Ничего особенного. Впрочем, я не о ней, а о себе. Мы обменялись с тем же мастером Верейским ударами, как на ринге.

Последний удар остался за ним.

Ван дер Ланге бросил украдкой взгляд в сторону столика, куда отходил Костя, и сказал:

– Но ведь следующий ход ваш!

«Милая моя Катя!

Как летит время! Досадно, что мы с тобой не держим слово и не пишем друг другу так часто, как решили после распределения. Но я постараюсь исправиться и во всяком случае рассказать тебе сейчас если не все, то самое главное. Ты поступай так же.

Что же у меня самое главное? Не знаю, с чего начать. Ты была на нашей свадьбе. Конечно, это и есть главное, но теперь я начинаю понимать, что главное у меня еще и мой Никитка.

Ты не представляешь, какой он крохотный, беспомощный, какие у него игрушечные ручки и ножки, какие милые складочки!

Он смотрит на меня своими круглыми, удивленными глазенками а я воображаю, что он что-то понимает. Когда-то он еще начнет понимать и кем станет?

Как только он родился, мама настояла, чтобы мы переехали с Костей и Никиткой в их новую квартиру. Папе дали четырехкомнатную, так что мы не очень уж стесним родителей. Кроме того, без нас троих большую квартиру трудно было оформить.

Но теперь все устроено. Папа доволен. Он ведь души во мне не чает! Мама же обожает малыша, не дает мне ничего делать. Теперь я даже не представляю, как бы могла обойтись без нее. Она следит, чтоб кормила строго по часам, не позволяет ребенка брать на руки, а с пеленками у нее целая конвейерная система – массовое производство: стирка, сушка, глажка. И священнодействие завертывания. Ну, а о купании я уже не говорю! Тут даже мужчины допускаются для подсобной работы: и отец, и дед. И от всех этих забот, как это ни странно, я получаю истинное наслаждение. Но ты скоро и сама это изведаешь. Я рада за тебя!

У мамы на все железные установки. Ты ведь ее знаешь. Она считает, что сделала из папы человека, а теперь мечтает и из меня «вылепить» крупного инженера. А потопу решила, что забота о ребенке не должна вытеснить у меня того, что она считает главным, ради чего я училась, окончила институт, даже стала изобретателем. Словом, как ни говори, а бабушки – это здорово! Ты выписывай к себе маму из Воронежа без разговоров.

Непременно!

Так я и воспитываю наших с Костей сына и дочь. Под дочерью я разумею наше с ним изобретение «труба до неба», о которой я тебе в Москве все уши прожужжала.

После заключения договора о совместной разработке и использовании нашего с Костей изобретения фирмой «Электрик пайп компании» у нас в Москве была создана группа при одном из Московских научно-исследовательских институтов, куда меня и распределили. Кроме нас с Костей туда вошли и опытные дядьки-специалисты. Так что у нас не «детский сад»!

Предстояло разработать проект экспериментальной установки энерготрубы. Наш канадский знакомый Александр Максимович несколько раз приезжал в Москву.

Все-таки он хитер, себе на уме, бестия! Одно слово – «бизнесмен»! Избегает риска, и все мысли его – о выгоде, барыше и акционерах. Сначала договаривались делать две установки по одному проекту – в СССР и Америке. Но он неожиданно «переиграл». Желая угодить своим акционерам и сразу с гарантией выдать энергию из «ветровой трубы», он уклонился от принятого раньше совместного плана, сослался на новые указания своего отца (директора компании), стал настаивать на самостоятельной заокеанской установке в Скалистых горах. И строить там не поднимающуюся в небо мягкую трубу, как у нас задумано, а спускающуюся сверху по горному склону жесткую, использующую рельеф местности в каком-то там каньоне.

Я с пеной у рта возражала, готова была кусаться, доказывала, что это не даст того эффекта, как наша мягкая труба, поставленная в любом месте и уходящая в верхние холодные слои воздуха. В Скалистых горах не может быть такой разницы температур, потому что даже на высоте одного километра над трубой будет сказываться тепло нагретых солнцем горных склонов.

Чтобы подняться до зимней температуры, придется строить трубу более высокую, чем мы с Костей задумывали. Даже линии снегов может оказаться мало!

Я так отчаянно спорила, что наговорила Александру Максимовичу кучу резкостей. Костя потом сказал, что я теперь в полной мере раскрыла канадцу свой характер и он, пожалуй, будет Костю, бедненького, жалеть. Но, честное слово, не такой уж у меня плохой характер! Ты-то меня знаешь! Да и Косте жаловаться не на что. Одна только мама могла бы насчет меня чуть-чуть согласиться.

Пусть в этом вопросе строительства установки в Скалистых горах мы и повздорили, все же против канадца я ничего не могу сказать. Во всем остальном он мне даже нравится: воспитан, сдержан, умеет ухаживать за женщинами, и даже, представь, я жалела, что мы с тобой не на прежнем положении. Он бывал у нас дома, очаровал мою маму. У него деловые разговоры с Костей часто заканчивались за шахматной доской.

Кстати, ты мне не поверишь, но я решила постигнуть глубины этой мудрой игры. Теперь она мне по-настоящему полюбилась.

Я хотела сделать сюрприз Косте. Это стало моей единственной от него тайной. За время своего декретного отпуска я перечитала столько шахматных книг, перерешала столько шахматных задач и этюдов, что за одно это меня следовало бы причислить к лику шахматных святых. Но до сих пор я была в числе шахматных слепых. А теперь прозрела! И это замечательно, Катя! Я могла бы выиграть у папы, если бы не боялась раньше времени выдать себя. Однако мне всего этого было мало. Знаешь, что я сделала?

Пошла в ученицы к знаменитому шахматному мастеру и педагогу.

Верейскому! Да, да, к Верейскому, тому самому, который «душил» наше с Костей изобретение. Ты ведь слышала об этом дородном красавце, по которому сходят с ума дамы «разной масти и возраста», как он сам о них говорит. Он ведь любитель лошадей и тотализатора. Я его люто ненавидела, прозвала его «черным экспертом» и сочиняла ему письма, как запорожцы турецкому султану. Он «погорел» с нашей заявкой из-за затеянной им канители с упрямыми возражениями. Он и в шахматах был таким же, опровергнув со зла один из лучших Костиных этюдов.

Скажешь, меня никогда нельзя понять? Ну и пусть! Я пошла к нему, стала его ученицей, и все тут! И, подумай только, он совсем превратно понял мой поступок. Оказывается, пока я была девушкой, а потом готовилась стать матерью, я для него не существовала. А вот теперь, когда я по-особому якобы расцвела, он увидел меня другими глазами, и…ах! «у него закружилась голова». Словом, он сразу же выделил меня из числа своих учениц, вызвав неудовольствие некоторых из них, в частности одной довольно яркой особы, Зои Крейцер. Она вдруг увидела во мне соперницу! Я бы смеялась, если бы это не выглядело так глупо. Впрочем, глядя на поведение Верейского, можно было понять и Зою Крейцер. Он ел меня глазами, навязывал индивидуальные занятия и распускал при мне свой «павлиний хвост» остроумия и эрудиции. Клянусь тебе, что мне все это было совершенно безразлично, как бы это ни выглядело со стороны…