Двойные ложа, на которые римляне ложились головами друг к другу или ногами, располагались овальными кругами в зале. Перед ними находились низкие столики с подносами полными мелко порезанного мяса, рыбы, фрукты, овощи, масло, кувшины с вином и родниковой водой для смесей. Так же перед каждым ложем стояли корыта для испражнения еды.

Ликторы встали по обе стороны у входа в зал, а Иуда впереди них, лицом к Цезарю, который вновь глянул на детей Германика, крикнул:

- Ну, кто из вас хочет быть Цеазарем!? Бегите ко мне. И кто первым добежит, тому и быть Цезарем.

Калигула с визгом бросился к деду и, опередив старших братьев, подскочил к Тиберию, схватил его за руку и счастливо закричал:

- Я Цезарь! Я Цезарь!

Тиберий с хохотом бросил ему на шею свой лавровый венок.

- Вот ты и Цезарь. А хорош ли ты будешь, когда наденешь тогу?

- Да - да, я буду благородным, как мой отец.

Дед насупился и недовольным голосом сказал:

- А что? Я хуже его, что ли?

Мальчик , видя, как озлобился его дед, перестал прыгать и смеяться и, наморщив лоб, секунды две думал, что ответить, и ничего не придумав, весело сказал:

- А все говорят, что ты плохой. А многие говорят: негодяй.

Тиберий в приступе ярости швырнул мальчика в сторону и. бросив ненавидящий взгляд на Германика, пробормотал:

- Вот чему твоя жена учит ребёнка. Кто занимается его воспитанием?

В наступившей тишине с последнего рядя лож поднялся Сенека и. сильно дрожа коленами, выступил вперёд.

- Я, Цезарь.

Тот, желая смягчить напряжение в зале, мягко и приветливо спросил философа:

- А тебе известно: как звали Ахилла среди девушек?

- Да, Цезарь. Он носил имя Пирры.

- А почему он носил женское имя?

- Потому что Ахилл до пятнадцати лет не знал, что он был мальчиком.

Тиберий откинулся на спину, оглушительно рассмеялся, потом протянул Сенеке руку для поцелуя. Тот почтительно приложился губами к огромной деснице принцепса и отступил назад. А после трапезы в саду Сенека долго плевался и тёр концом тоги свои губы, плакал и яростно топал ногами. И, ненавидя себя за только что пережитый страх, мучаясь за свой поступок, который не соответствовал прошлым взглядам – ведь подобное он всегда порицал в других людях – с краской стыда на лице, закрывая его тогой, Великий Сенека бросился вон из сада.

Глава семнадцатая

В Мамертинской тюрьме на одной из крышек, что прикрывали узкие отверстия глубоких темниц, была привязана медная табличка с надписью « С узником не говорить.Так повелевает мать Цезаря». В квадратной металлической крыше было небольшое отверстие в два мужским кулака. Через него в присутствии коменданта тюрьмы один раз в неделю надзиратели бросали в камеру куски хлеба и опускали на бечёвке кувшины с водой. И так как кувшины всегда отвязывались внизу, то это говорило всем, что таинственный, молчаливый узник жив.

В тёмной вонючей камере, где только днём слегка рассмеивался мрак, сидел, привалившись к стене, заросший длинными волосами в лохмотьях египтянин Латуш. Казалось, что он спал. Всё его тело с увядшим лицом выражало равнодушие к собственной судьбе. Внезапно он вздрогнул, быстро поднял голову и широко открытыми глазами начал пристально вглядываться в невидимую точку прямо перед собой.

В это позднее ночное время к воротам Мамертинской тюрьмы подошли два закутанных в плащи человека. Один из них окликнул стражника на стене, назвал пароль. Ворота чуть приоткрылись, в глубине коридора с пронзительным визгом и скрипом начала подниматься вверх тяжёлая металлическая решётка. Двое незнакомцев, не открывая лица, быстро прошли по коридору во двор тюрьмы. Один из них - Тиберий – зычным голосом приказал страже проводить его к коменданту.

Стражник с факелом в руке пошёл вперёд, но толи Цезарь торопился, толи не желал идти следом за полусонным человеком, он вырвал факел у стражника и стремительным шагом направился по широкой лестнице на второй этаж.

На втором этаже находились казармы гарнизона и великолепные апартаменты коменданта, которые по своей роскоши и богатству мало чём уступали апартаментам первых вельмож Рима.

Впрочем, государственная тюрьма имела столь важное значение в судьбах республики, что, как правило, должность коменданта мог получить только патриций или сын сенатора.

Тиберий вошёл в зал, что был ярко освещён мёртвенно - бледным светом луны, которая висела на квадратным проёмом в крыше, остановился перед бассейном, хлопнул по плечу коменданта, спавшего на ложе у бортика. Гней Пизон открыл глаза и, узнав Цезаря, неторопливо встал на ноги.

Ночь была жаркой и душной. Цезарь обильно потел, тяжело дышал и часто отирал шею и лицо концом тоги. Оттолкнув Пизона, Тиберий, с облегчённым вздохом плюхнулся на ложе, указал Ироду на кресло и обратился к полуголому коменданту , который невозмутимо, спокойно смотрел на Цезаря:

- Достань из ямы астролога Латуша. Но будь осторожен: приведи его сюда в кандалах, и возьми палача. Быстрей.

Засов на крышке темницы был заклёпан так прочно, что не поддавался ударам кувалды надзирателя. И он вынужден был, понукаемый Пизоном, сорвать с петель металлический лист, после чего сбросил в яму крепкую бечёвку, крикнул, наклоняясь над смрадной дырой:

- Эй, ты там? Привяжи себя!

Латуш схватил конец бечёвки и поднял вверх лицо, которое сейчас было полно жизни и энергии, глянул на далёкий квадратный проём, где в свете факела торчала голова стражника. Латуш торжествующе улыбнулся, захлестнул бечёвку на руке петлёй и ответил:

- Поднимай!

Когда он появился в дыре, Пизон схватил его за волосы и. притянув к себе, торопливо зашептал:

- Сейчас ты будешь говорить с Цезарем. Попроси у него для меня провинцию, и я дам тебе свободу.

- Ты лжёшь, Пизон.

- Ну, хорошо….Я не имею права отпустить тебя из тюрьмы, но я могу дать тебе хорошую камеру, хорошую пищу и рабынь.

Латуш прищурил миндалевидные глаза и, глядя в упор на коменданта, с иронией в голосе ответил:

- Ты лжёшь, Пизон.

- Ну, тогда я посажу тебя в яму к крысам.

- Я не вернусь сюда, Пизон,- холодно сказал египтянин.

Пизон в ярости оттого, что астролог посмел говорить с ним голосом свободного человека, поднял кулак.

- Цезарь не выпустит тебя из тюрьмы. И ты навсегда останешься в моих руках, и я растерзаю тебя.

- Нет, Пизон, - страстно заговорил Латуш.- Ты однажды кинешься к моим ногам, и будешь умолять меня о пощаде. А я буду смеяться. А потом появится толпа и разорвёт тебя на куски!

Закованного по рукам и ногам Латуша, стражники ввели в зал. За ними шёл голый палач с повязкой на поясе, за который были заткнуты крючья и ножи.

Цезарь быстрым жестом приказал всем, кроме палача, выйти вон, а последнему: встать позади узника.

- Он от рождения глухой,- сказал принцепс Ироду и обратился, продолжая лежать на ложе, к Латушу: - Я только сегодня узнал от матери, что ты в Мамертинской тюрьме. Ты великий астролог, и я тебе верю. Но скажи мне: кто ты?

- Я Латуш, египтянин.

- Сколько тебе лет?

- Я не знаю.

- Тогда в какой знаменательный день ты родился?

- Не знаю, потому что я сразу ощутил себя зрелым мужем.

- Но когда? И не испытывай моё терпение, Латуш!

- Это было в тот миг, когда потеси-лугаль Хуфу обратился ко мне со словами…

Тиберий остановил его нетерпеливым жестом руки.

- Латуш, ты в своём уме? Ты говоришь о фараоне Хеопсе, который жил не менее тысячи лет назад.

- Вероятно, больше, Цезарь, но я никогда не считал годы. В Египте каждый новый год похож на старый. Там время стоит на месте, а люди приходят и уходят, ничем не изменяя ни время, ни жизнь.

Тиберий, полный любопытства, резким движением своего крупного тела подался к астрологу, опираясь на подушку локтём.

- Ну, хорошо. Продолжай. Я, правда, не очень верю твоим словам, но зато безумно люблю сказки о древних временах…Итак, Латуш, что сказал тебе фараон?