Не подозревая опасности, Квинитадзе приказал выпустить на пастьбу сотенных лошадей, которые, будучи киргизской породы, могут довольствоваться подножным кормом и зимою. В прикрытие табуна назначены 1 урядник и 12 всадников; лошади были стреножены и паслись не далее 500 шагов от лагеря. Верблюды на ночь были положены около кибиток, а верблюдовожатые, числом 24, поместились в трех собственных кибитках около верблюдов. Вокруг кибиток и верблюдов стояло три поста.

В полночь на 29 число у кибиток раздались выстрелы; поднялась тревога; все бросилось к оружию. Когда Квинитадзе выбежал из кибитки, то верблюдов в лагери уже не было: их всех угнали киргизы, произведшие нападение; в то же время послышались учащенные выстрелы из табуна. Тогда, оставив один взвод в лагере, командир сотни, с остальными тремя взводами, бросился к табуну, где встретил большую толпу киргиз, успевшую уже угнать лошадей. Произошла рукопашная схватка, во время которой удалось отбить у киргиз верблюдов; но догонять лошадей пешком, опасаясь к тому же нападения на лагерь, Квинитадзе счел невозможным и потому приказал людям возвратиться в лагерь. Здесь он устроил из мешков с овсом и мукою и из связанных верблюдов завал и решился выжидать неприятеля, который, между тем, отойдя на версту расстояния от лагеря, обложил его цепью и развел огни, чтобы следить за сотнею. Мороз стоял очень сильный; люди не спали всю ночь. На рассвете оказалось, что все верблюдовожатые, пользуясь общим смятением и темнотою ночи, убежали; что киргизами отбито у сотни 103 строевых лошади; что один всадник сотни ранен пикою, и что на том месте, где происходила схватка, найдены нисколько топоров и пик и убитыми одна лошадь и одна женщина, та самая, которая осталась ночевать в лагере. Местах в 50 виднелись кровяные лужи и дорожки.

Исполняя приказание начальника отряда — прибыть в Киндерли к 8 февраля, Квинитадзе решился выступить туда лишь будет готов к походу. Приготовления же к выступлению заключались в том, что люди наварили себе на весь 350-ти верстный путь хинкал[50], так как предполагалось, что на пути, который придется прокладывать оружием, не будет времени готовить пищу.

30 января, утром, бросив в колодезь 140 четвертей овса, засыпав его песком и положив сверху убитую лошадь, Квинитадзе двинулся по направлению на Киндерли. Киргизы его не преследовали; да и весь предшествовавший день, не смотря на все старания всадников дагестанской сотни, ожесточенных до крайности потерею своих лошадей, завязать с киргизами перестрелку, эти последние избегали с ними встречи. 30 и 31 января, по причине густого тумана, сотня шла по компасу. Придя в Отар-бай, Квинита послал одного проводника в Аузурпа, узнать о направлении отряда. Чрез несколько времени после посылки его, захвачены были две киргизские женщины, которые сообщили, что Ломакин прошел к заливу Кочак, а возвратившийся проводник объявил, что в Аузурпа есть следы отряда. Таким образом ясно было, что отряд поворотил от Каратау на север. Тогда командир сотни, написав донесение о своем положении, послал его с тем же самым проводником отыскать отряд по следам его, а сам поворотил на северо-запад, к заливу Кочак. Отыскав отряд, проводник привез Квинитадзе приказание Ломакина идти скорее к заливу Кочак, на соединение с ним.

2 февраля, для дальнейшего следования в форт Александровский, дагестанскую сотню посадили на отбитых Сущевским-Ракусою лошадей. Отряд спешил в форт день и ночь, так как оттуда не было никаких известий, и участь Николаевского рыбачьего поселения и форштадта сильно тревожила Ломакина. Как в последствии оказалось, волнение на Мангишлаке произвело в Николаевском поселении и в форштадте большой переполох: все семейства с имуществом перебрались в форт, а рыбаки уже хотели было затопить все свои суда и лодки, чтобы не дать их сжечь киргизам, как в 1870 году, при всеобщем восстании Мангишлака. Отряд вернулся в форт 4 февраля. С отмороженными членами оказались: в сотне Квинитадзе 11 человек, в кизляро-гребенской сотне 1, в пехоте 13 и в артиллерии 2. У шести человек, по приходе в форт, пришлось отнимать пальцы на руках или на ногах.

Таким образом мангишлакский отряд, сделав во время суровой зимы, в 15 дней, слишком 500 верст, не добыл верблюдов. Выйдя из форта с 500 животными, он почти с этим же числом и возвратился. Причины неудачи заключались в следующем. Население Мангишлака не доверяло русской власти и русской силе в закаспийской стране и невольно тяготело к давно ему знакомому и единоверному народу в Хиве, в недоступность пределов которой для русских оно верило более, чем во что нибудь. Происки хивинского хана не остались без последствий, и в январе месяце между киргизами началось глухое брожение. Пред выступлением отряда в зимний поход, оно было уже так сильно, что бросалось в глаза людям, имевшим с ним непосредственные сношения. Один из очевидцев в своем дневнике так описывает симптомы январского брожения: «По приходе в форт[51], рота расположилась на ночлег в конюшне. Я целую ночь не мог сомкнуть глаз: мне все слышался рассказ купца армянина Франгулова, который в форте слывет за политика. Он, между прочим, сказал мне, что киргизы хотят сыграть такую же штуку с русскими, какую сыграли с полковником Рукиным в 1870 году. Догадки свои Франгулов основывает на том, что все работники из киргиз отходят от своих хозяев; что киргизы делают большие закупки, запасаясь и на весну; не платят денег, а все берут в долг, что редко случается между ними; туркмены же, наоборот, стараются попасть в рабочие и быть ближе к форту, чуя неблагополучие. Кроме Франгулова и другие армяне того же мнения, да еще прибавляют, что если войска уйдут из форта, то они закрывают торговлю и переносят свои вещи и товары под защиту пушек, боясь нападения киргиз. Армяне говорят, что поведение киргиз похоже на поведение их пред восстанием 1870 года. Слухи эти не дают возможности рыбакам идти на лов в Сарыташ». Как надо полагать, все уже было подготовлено к тому, чтобы оказать сопротивление русским, по приказу хивинского хана. Не доставало только предлога. Но лишь объявили киргизам, что они должны выставить верблюдов для войск, как одни восстали, а другие постарались поскорее скрыться от этой повинности. Киргизы за свой мятеж 1870 года были достаточно проучены. С того времени прошло лишь два года. Очень может быть, что если бы теперь дело было поведено осмотрительнее, то дерзость свою они не простерли бы до того, что с оружием в руках напали на русские войска, а все ограничилось бы откочеванием их на Устюрт, вне сферы нашего влияния; но огромная цифра 3,000 верблюдов, которых должно было выставить население, смутила его окончательно. По официальным сведениям, податных кибиток на Мангишлаке, т. е. таких, которые признавали нашу власть, считалось от 5-ти до 6-ти тысяч. Это население разбросано на пространстве 65 тыс. кв. верст, от песков Сам, чрез Биш-акты, до Карабугазского залива. И так как время не терпело, пока соберут верблюдов из самых отдаленных мест Мангишлакского приставства, то 3,000 верблюдов назначено было выставить отделениям: Джеминеева, Баймбетова, Джарова, Тобушева (с каждого по 700 штук) и Туркмен-адаева (200 штук), как кочующим в пределах досягаемости наших отрядов. Ясно, что это население не могло выставить определенной цифры, рассчитанной со всего населения, ибо в таком случае было бы не в состоянии совершать перекочевок, или, другими словами, лишилось бы всех средств к существованию. Между тем жизнь киргиз обусловливается средствами их существования, т. е. скотом. Скот дает им пищу, одежду, деньги. — «Понятно, следовательно, говорит А. Гейнс в своем очерки Туркестана, что кочевник ценит свой скот наравне с жизнью и что деньгами и мерою ему служит тот же скот. „Мал джан аман мы?“ (как состояние скота и души?) обращает, он привычное приветствие знакомому и незнакомому, азиятцу и европейцу. И заметьте, скот поставлен ранее души[52]».