Ждать пришлось недолго. С закатом солнца на опушке бора появился весь табунок изюбров. Впереди шли три прошлогодних теленка, за ними две самки и самец. Десятимесячные телята, величиной с косулю, не превышали метра. Бык уже сбросил рога и отличался от самки мощной гривастой шеей и яркой окраской. Туловище его было пепельно-серым, с соломенным оттенком, голова, шея и ноги — бурых и темно-бурых тонов. Вокруг короткого хвоста и в промежности выделялось «зеркальце» — светлое пятно серо-песочного оттенка. Такая покровительственная окраска хорошо скрывала изюбров на фоне пожелтевшей травы и оголенных деревьев и кустарников.
В сумерках олени появились у выжженной лужайки. Более осторожный бык вернулся в лес. Коровы постояли перед свежей гарью, а затем, не пугаясь дымящихся головешек, перешли через них.
Изюбр, сбросивший рога.
Тем временем Фока, в поисках пернатой дичи, наткнулся на перевернутые медведем каменные плиты и ямки от вырытых им саранок — луковиц горных лилий — и решил здесь подкараулить зверя. Оглядев увал, он выбрал место для засидки на опушке молодого осинника, среди нагроможденных каменных глыб, и, расположившись поудобней, стал ждать медведя.
Когда Фока перевел свой острый взгляд на противоположную сторону долины, то увидел в полукилометре от себя табунок из четырех косуль. Медведь был забыт. Охотничьи вожделения Фоки устремились к косулям. Терпеливо выжидая, когда они, кормясь, перейдут Изюбр, сбросивший рога, на увал, Фока из-за своей глухоты не слышал, как невдалеке прогремело подряд два выстрела. И там, в долине, стельная корова-изюбриха и ее прошлогодний теленок, припадая к земле простреленной грудью, в предсмертных судорогах скатились с крутого косогора.
Косули, тревожно вскинув головы, замерли в минутном ожидании. Но, успокоившись, они снова пошли между кустами багульника, ощипывая набухшие почки и лиловые бутоны цветов. Подняв винтовку, Фока не спеша выстрелил три раза подряд. Торопливость была не к чему: перекатистое эхо не позволяло животным определить местонахождение охотника, и они растерянно стояли на месте.
После каждого выстрела одна из косуль делала несколько прыжков в сторону и падала. Табунок шарахался от нее и останавливался.
Снова сухо щелкала винтовка, и от табуна отскакивала и падала очередная жертва. Только одной косуле удалось скрыться в кустах.
Уваров с Симовым в этот день поймали несколько десятков щук. Накануне в старой протоке Джилы они пробили прорубь и, отступив на полметра, выдолбили вокруг нее во льду кольцевую полуметровую канаву. Ледяной вал между канавой и прорубью в одном месте был продолблен, и получился суживающийся коридор в 10 сантиметров со стороны канавы и в 70 сантиметров со стороны проруби. Ночью щуки из проруби зашли через ворота в канаву и кружили по ней, пока охотники не выловили их сачком. На Джиле они провели два дня.
Прорубь с кольцевой канавой. Вид сверху и сбоку (разрез).
Возвратившись к устью Пасной, Симов издали увидел на таборе висевшие туши крупных животных. Подойдя ближе, он определил тушу изюбрихи. Рядом с ней висел прошлогодний теленок. Тут же, через колодину, были перекинуты такие же по размеру три туши косуль.
Симов подошел к товарищам.
— Кто убил изюбриху с телком?
— Я убил, — сплевывая сквозь зубы, процедил Рогов.
— Для кого же я говорил, что оленей и косуль сейчас стрелять запрещено?
— А кто в лесу узнает? — спокойно ответил Рогов. — Головы здесь уничтожим, шкуры в лесу упрячем, а мясо в бочки заколотим. Вот и порядок! Никакой контроль не дознается…
— Нет, дознается, — хотел было припугнуть его Симов.
— Все одно: не родился еще такой, чтоб я его боялся.
Or спокойного тона старика лейтенант растерялся, но тут же, едва сдерживая ярость, сказал:
— Охотничья совесть твоя где? Взяли тебя за смелость, за уменье, за эти твои достоинства. Так вот, знай, где применять их… А стрелять зверей сейчас, в неположенное время я запрещаю! Если это повторится — отдам под суд тебя и Фоку. Запомните это раз навсегда.
Услышав такое вместо похвалы, Рогов оторопел.
— Да вы что? Рябчиков да косачей добывать собираетесь? Так мы не то, чтоб город накормить, а сами сдохнем с голоду…
Старик не на шутку рассердился. Будучи страстным охотником, считавшим вывозку мяса последним делом, он в тот же вечер первым вызвался идти в деревню за лошадью и, бросив карабин, ушел.
Разделывая туши убитых животных, Симов обратил внимание на то, что кожа старой косули часто продырявлена, будто прострелена дробью. Свищи эти образовали готовые к выходу личинки кожного овода. Симов насчитал 247 темно-бурых личинок, разместившихся одна около другой на спине и на крупе старой косули.
— Видали? — сказал он Уварову и Фоке. — Весной даже шкура косули ни на что не годна…
— У изюбров и молодых косуль, рожденных в мае прошлого года, личинок под кожей не было. Эти наблюдения говорили о том, что лёт кожных оводов и откладывание ими яиц происходят до рождения молодых косулят. То, что их не было у изюбров, подтверждало мнение об известной «специализации» кожных оводов.
Иначе ведет себя носовой овод. У всех убитых животных, независимо от возраста и вида, в носовой полости и в носоглотке оказалось по полтора-два десятка янтарно-желтых личинок не более одного сантиметра длиной. Этот овод причиняет диким животным еще больше вреда: накапливаясь в носоглотке в большом количестве, личинки его иногда приводят к потере слуха и обоняния у животного. Недаром наблюдательным охотникам известно, что весной лоси, изюбры и косули глохнут.
По совету Фоки, Симов отправился в долину смежной речки на глухариный ток.
Ранним утром, едва солнце обласкало вершины сопок, он вышел к устью Ягодной. Широкая долина этого небольшого потока была известна старой гарью. За двадцать лет по ее южным склонам поднялся сосновый лес-брусничник. Низины заросли ольхой, черемухой и ивой. Местами разрослись куртины ерника, а между ними остались обширные поляны.
С ближнего склона, заваленного обгоревшими стволами, из зарослей молодых сосен доносилось ритмичное пощелкивание, напоминающее бесконечно повторяющиеся четырехкратные слоги «тек-тек-тек-тек…». Это токовал каменный глухарь. До него было не больше полукилометра. Глухари токуют очень тихо. Несмотря на небольшое расстояние, голос этой самой крупной таежной птицы, достигающей четырех килограммов веса, был едва слышен.
Определив место токовища и прикинув путь незаметного подхода, Симов стал осторожно подниматься на гриву. Из-за нее доносилось несколько глухариных голосов. Особенно азартно пел ближний петух. Невдалеке, справа, вторил ему другой, за ним третий…
Отвечали петухи и слева и дальше — на соседней гриве.
Симов, маскируясь теневой опушкой, стал пробираться к гари. Под его ногами захрустел снег.
Ближний петух насторожился: защелкал с интервалами в две-три секунды, затем еще реже, и смолк. Сидевшая с ним на валежине глухарка заквохтала и слетела на землю. Петух побежал к ней и скрылся в чаще.
Было восемь часов утра. Солнце пригревало и ярко освещало долину, а глухари все продолжали токовать. Некоторые петухи сближались друг с другом, и тогда вместо песни доносилось хлопанье крыльев. Симов прислушался, достал коробок спичек, перепоясал его ниточкой и, продев в нее спичку, стал перебирать спичку пальцами, подражая песне глухаря. Ближний петух через несколько минут вышел на опушку. Его иссиня-черная голова и грудь были приподняты, а темно-бурые крылья с белыми пестринками на плечах оттопырены книзу. Маховыми перьями он чертил по земле. Темно-бурый хвост глухаря был приподнят кверху и развернут веером. По временам он вздрагивал в такт песне.